Неточные совпадения
Без сомнения, это-то и должно было придать ему еще
больше величия в наших глазах, как страдальцу науки; но самому ему хотелось чего-то
другого.
«
Друг мой, — говорил мне Степан Трофимович через две недели, под величайшим секретом, —
друг мой, я открыл ужасную для меня… новость: je suis un простой приживальщик, et rien de plusl Mais r-r-rien de plus!» [я всего лишь простой приживальщик, и ничего
больше!
Он кричал в клубе, что войска надо
больше, чтобы призвали из
другого уезда по телеграфу; бегал к губернатору и уверял его, что он тут ни при чем; просил, чтобы не замешали его как-нибудь, по старой памяти, в дело, и предлагал немедленно написать о его заявлении в Петербург, кому следует.
В углу помещался старинный образ, пред которым баба еще до нас затеплила лампадку, а на стенах висели два
больших тусклых масляных портрета: один покойного императора Николая Павловича, снятый, судя по виду, еще в двадцатых годах столетия;
другой изображал какого-то архиерея.
— Я… я еще мало знаю… два предрассудка удерживают, две вещи; только две; одна очень маленькая,
другая очень
большая, Но и маленькая тоже очень
большая.
–…И еще недавно, недавно — о, как я виновата пред Nicolas!.. Вы не поверите, они измучили меня со всех сторон, все, все, и враги, и людишки, и
друзья;
друзья, может быть,
больше врагов. Когда мне прислали первое презренное анонимное письмо, Петр Степанович, то, вы не поверите этому, у меня недостало, наконец, презрения, в ответ на всю эту злость… Никогда, никогда не прощу себе моего малодушия!
Виргинский — общечеловек, Липутин — фурьерист, при
большой наклонности к полицейским делам; человек, я вам скажу, дорогой в одном отношении, но требующий во всех
других строгости; и, наконец, тот, с длинными ушами, тот свою собственную систему прочитает.
— Хорошо, я
больше не буду, — промолвил Николай Всеволодович. Петр Степанович усмехнулся, стукнул по коленке шляпой, ступил с одной ноги на
другую и принял прежний вид.
Наконец раздался тихий, густой звук
больших стенных часов, пробивших один раз. С некоторым беспокойством повернул он голову взглянуть на циферблат, но почти в ту же минуту отворилась задняя дверь, выходившая в коридор, и показался камердинер Алексей Егорович. Он нес в одной руке теплое пальто, шарф и шляпу, а в
другой серебряную тарелочку, на которой лежала записка.
Сверх того, явились две книжки с раскрашенными картинками, одна — выдержки из одного популярного путешествия, приспособленные для отроческого возраста,
другая — сборник легоньких нравоучительных и
большею частию рыцарских рассказов, предназначенный для елок и институтов.
У Юлии Михайловны, по старому счету, было двести душ, и, кроме того, с ней являлась
большая протекция. С
другой стороны, фон Лембке был красив, а ей уже за сорок. Замечательно, что он мало-помалу влюбился в нее и в самом деле, по мере того как всё более и более ощущал себя женихом. В день свадьбы утром послал ей стихи. Ей всё это очень нравилось, даже стихи: сорок лет не шутка. Вскорости он получил известный чин и известный орден, а затем назначен был в нашу губернию.
Он застал своего
друга в
большой зале, на маленьком диванчике в нише, пред маленьким мраморным столиком, с карандашом и бумагой в руках...
— Вы ужасно любите восклицать, Степан Трофимович. Нынче это совсем не в моде. Они говорят грубо, но просто. Дались вам наши двадцать лет! Двадцать лет обоюдного самолюбия, и
больше ничего. Каждое письмо ваше ко мне писано не ко мне, а для потомства. Вы стилист, а не
друг, а дружба — это только прославленное слово, в сущности: взаимное излияние помой…
«Живите
больше», мой
друг, как пожелала мне в прошлые именины Настасья (ces pauvres gens ont quelquefois des mots charmants et pleins de philosophie [у этих бедных людей бывают иногда прелестные выражения, полные философского смысла (фр.).]).
Он вздрогнул. Комната была непроходная, глухая, и убежать было некуда. Он поднял еще
больше свечу и вгляделся внимательно: ровно никого. Вполголоса он окликнул Кириллова, потом в
другой раз громче; никто не откликнулся.
— Да, да, мои
друзья, я с
большим удовольствием, потому что очень устал, только как я тут влезу?
—
Друг мой, — произнес Степан Трофимович в
большом волнении, — savez-vous, это чудесное и… необыкновенное место было мне всю жизнь камнем преткновения… dans ce livre [вы знаете… в этой книге (фр.).]… так что я это место еще с детства упомнил.
Чудо совершилось просто: умиравший от любопытства Анисим, прибыв в город, зашел-таки на
другой день в дом Варвары Петровны и разболтал прислуге, что встретил Степана Трофимовича одного в деревне, что видели его мужики на
большой дороге одного, пешком, а что отправился он в Спасов, на Устьево, уже вдвоем с Софьей Матвеевной.
Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности: идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот
больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и
большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то
другого приняли… И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Городничий. В
других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники
больше заботятся о своей, то есть, пользе. А здесь, можно сказать, нет
другого помышления, кроме того, чтобы благочинием и бдительностью заслужить внимание начальства.
Городничий (в сторону, с лицом, принимающим ироническое выражение).В Саратовскую губернию! А? и не покраснеет! О, да с ним нужно ухо востро. (Вслух.)Благое дело изволили предпринять. Ведь вот относительно дороги: говорят, с одной стороны, неприятности насчет задержки лошадей, а ведь, с
другой стороны, развлеченье для ума. Ведь вы, чай,
больше для собственного удовольствия едете?
Городничий. Да постойте, дайте мне!.. (К Осипу.)А что,
друг, скажи, пожалуйста: на что
больше барин твой обращает внимание, то есть что ему в дороге
больше нравится?
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый
друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с
большим, с
большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?