Последние слова Кириллова смутили Петра Степановича чрезвычайно; он еще не успел их осмыслить, но еще на лестнице к Шатову постарался переделать свой
недовольный вид в ласковую физиономию. Шатов был дома и немного болен. Он лежал на постели, впрочем одетый.
Беспорядочный элемент стал утихать, но у публики, даже у самой «чистой», был
недовольный и изумленный вид; иные же из дам просто были испуганы.
Потом опять умолк, опять являлся капризным,
недовольным, раздраженным, опять тяготел над московским обществом и опять не покидал его.
Выхожу я от Кати раздраженный, напуганный разговорами о моей болезни и
недовольный собою. Я себя спрашиваю: в самом деле, не полечиться ли у кого-нибудь из товарищей? И тотчас же я воображаю, как товарищ, выслушав меня, отойдет молча к окну, подумает, потом обернется ко мне и, стараясь, чтобы я не прочел на его лице правды, скажет равнодушным тоном: «Пока не вижу ничего особенного, но все-таки, коллега, я советовал бы вам прекратить занятия…» И это лишит меня последней надежды.