Неточные совпадения
В этих двух противоположных отрывках можно найти ключ к тому, отчего критика до сих пор не могла прямо и просто взглянуть на Островского как на писателя, изображающего жизнь известной части русского общества, а все усмотрели на него как на проповедника морали, сообразной
с понятиями той или
другой партии.
Островский и сделался жертвою полемики между ними, взявши в угоду той и
другой несколько неправильных аккордов и тем еще более сбивши их
с толку.
В-четвертых, все согласны, что в большей части комедий Островского «недостает (по выражению одного из восторженных его хвалителей) экономии в плане и в постройке пьесы» и что вследствие того (по выражению
другого из его поклонников) «драматическое действие не развивается в них последовательно и беспрерывно, интрига пьесы не сливается органически
с идеей пьесы и является ей как бы несколько посторонней».
У него еще нет теоретических соображений, которые бы могли объяснить этот факт; но он видит, что тут есть что-то особенное, заслуживающее внимания, и
с жадным любопытством всматривается в самый факт, усваивает его, носит его в своей душе сначала как единичное представление, потом присоединяет к нему
другие, однородные, факты и образы и, наконец, создает тип, выражающий в себе все существенные черты всех частных явлений этого рода, прежде замеченных художником.
Тут все в войне: жена
с мужем — за его самовольство, муж
с женой — за ее непослушание или неугождение; родители
с детьми — за то, что дети хотят жить своим умом; дети
с родителями — за то, что им не дают жить своим умом; хозяева
с приказчиками, начальники
с подчиненными воюют за то, что одни хотят все подавить своим самодурством, а
другие не находят простора для самых законных своих стремлений; деловые люди воюют из-за того, чтобы
другой не перебил у них барышей их деятельности, всегда рассчитанной на эксплуатацию
других; праздные шатуны бьются, чтобы не ускользнули от них те люди, трудами которых они задаром кормятся, щеголяют и богатеют.
Фоминишна, которая в
другое время бьет Тишку и помыкает им, упрашивает его и называет голубчиком; Аграфена Кондратьевна
с жалобным видом обращается к своей кухарке
с вопросом: «Что, Фоминишна, матушка»…
Он видит, что
другие банкрутятся, зажиливают его деньги, а потом строят себе на них дома
с бельведерами да заводят удивительные экипажи: у него сейчас и прилагается здесь общее соображение: «Чтобы меня не обыграли, так я должен стараться
других обыграть».
Следуя внушениям этого эгоизма, и Большов задумывает свое банкротство. И его эгоизм еще имеет для себя извинение в этом случае: он не только видел, как
другие наживаются банкротством, но и сам потерпел некоторое расстройство в делах, именно от несостоятельности многих должников своих. Он
с горечью говорит об этом Подхалюзину...
Надуть разом,
с рывка, хотя бы и самым бессовестным образом, — это ему ничего; но, думать, соображать, подготовлять обман долгое время, подводить всю эту механику — на такую хроническую бессовестность его не станет, и не станет вовсе не потому, чтобы в нем мало было бессовестности и лукавства, — то и
другое находится в нем
с избытком, — а просто потому, что он не привык серьезно думать о чем-нибудь.
Но если мы вздумаем сравнивать Лира
с Большовым, то найдем, что один из них
с ног до головы король британский, а
другой — русский купец; в одном все грандиозно и роскошно, в
другом все хило, мелко, все рассчитано на медные деньги.
Как он будет сочувствовать страданиям
других, когда его самого утешали гривенничками за то, что он
с колокольни упал!
Настоящий мошенник, по призванию посвятивший себя этой специальности, не старается из каждого обмана вытянуть и выторговать себе фортуну, не возится из-за гроша
с аферой, которая доставила уже рубли; он знает, что за теперешней спекуляцией ожидает его
другая, за
другой представится третья и т. д., и потому он спешит обделывать одно дело, чтобы, взявши
с него, что можно, перейти к
другому.
Но рассмотрение всех этих вопросов и показание непосредственной связи их
с самодурством, — как оно обнаруживается в комедиях Островского, — должно составить
другую статью.
Оттого в нем и в старости нет той враждебности и крутости, какую замечаем в
других самодурах, выводимых Островским; оттого он не отвергает даже резонов в разговоре
с низшими и младшими.
Для человека, не зараженного самодурством, вся прелесть любви заключается в том, что воля
другого существа гармонически сливается
с его волей без малейшего принуждения.
Он видит, что зло существует, и желает, чтобы его не было; но для этого прежде всего надо ему отстать от самодурства, расстаться
с своими понятиями о сущности прав своих над умом и волею дочери; а это уже выше его сил, это недоступно даже его понятию… и вот он сваливает вину на
других: то Арина Федотовна
с заразой пришла, то просто — лукавый попутал.
Отправляясь от той точки, что его произвол должен быть законом для всех и для всего, самодур рад воспользоваться тем, что просвещение приготовило для удобств человека, рад требовать от
других, чтоб его воля выполнялась лучше, сообразно
с успехами разных знаний,
с введением новых изобретений и пр.
Но чуть только он увидит, что его сознательно не боятся, что
с ним идут на спор решительный, что вопрос ставится прямо — «погибну, но не уступлю», — он немедленно отступает, смягчается, умолкает и переносит свой гнев на
другие предметы или на
других людей, которые виноваты только тем, что они послабее.
Если разговор прекратился, возобновляйте его на
другой и на третий день, не возвращаясь назад, а начиная
с того, на чем остановились вчера, — и будьте уверены, что ваше дело будет выиграно.
И если один из спорящих чего-нибудь добивается от
другого, то, разумеется, победителем останется тот, от которого добиваются: ему ведь тут и труда никакого не нужно: стоит только не дать, и дело
с концом.
Мать, впрочем, представляет и
другую причину: невеста, найденная отцом, очень богата, а «Вам, — по словам Настасьи Панкратьевны, — надо невесту
с большими деньгами — потому — сами богаты»…
Уж примирился бы, что ли,
с своим положением, как сотни и тысячи
других мирятся!
Та же история повторяется в
другой сфере —
с Юсовым в «Доходном месте».
Затем и самая манера у Карпа Карпыча
другая: он
с женой своей обращается хуже, чем Уланбекова
с воспитанницей, он не дает ей говорить, он даже, может быть, бивал ее; но всё-таки жена может ему. делать кое-какие замечания, а Надя перед Уланбековой совершенно безгласна.
Неживые, задавленные, неподвижные, — так и лежат, не обнаруживая никаких попыток: перетащут их
с одного места на
другое — ладно, а не перетащут, — так и сгниют…
Так оно все и идет: за одним самодуром
другой, в
других формах, более цивилизованных, как Уланбекова цивилизована сравнительно, например,
с Брусковым, но, в сущности,
с теми же требованиями и
с тем же характером.
Не прикажете ли посмотреть в
других присутственных местах, что и будет мною исполнено
с величайшим удовольствием».
Все эти; господа принадлежат к той категории, которую определяет Неуеденов в «Праздничном сне»: «
Другой сунется в службу, в какую бы то ни на есть» послужит без году неделю, повиляет хвостом, видит — не тяга, умишка-то не хватает, учился-то плохо, двух перечесть не умеет, лень-то прежде его родилась, а побарствовать-то хочется: вот он и пойдет бродить по улицам до по гуляньям, — не объявится ли какая дура
с деньгами»…
На вопрос своей невесты, почему он откладывает свадьбу, когда Жадов свою не откладывает, он отвечал: «Совсем
другое дело-с.
Это Дуня,
с которою пять лет жил Беневоленский до своей женитьбы и которая теперь пришла, пользуясь свадебной суматохой, взглянуть из толпы на невесту своего недавнего
друга.