— Сегодня — пою! Ой, Клим, страшно! Ты придешь? Ты — речи народу говорил? Это тоже страшно? Это должно быть страшнее, чем петь! Я
ног под собою не слышу, выходя на публику, холод в спине, под ложечкой — тоска! Глаза, глаза, глаза, — говорила она, тыкая пальцем в воздух. — Женщины — злые, кажется, что они проклинают меня, ждут, чтоб я сорвала голос, запела петухом, — это они потому, что каждый мужчина хочет изнасиловать меня, а им — завидно!
Петрунька чувствовал себя очень скверно и целые дни прятался от сердитой баушки, как пойманный зверек. Он только и ждал того времени, когда Наташка укладывала его спать с собой. Наташка целый день летала по всему дому стрелой, так что
ног под собой не слышала, а тут находила и ласковые слова, и сказку, и какие-то бабьи наговоры, только бы Петрунька не скучал.
— Никак нельзя было урваться — лагери. Сама знаешь… По двадцать верст приходилось в день отжаривать. Целый день ученье и ученье: полевое, строевое, гарнизонное. С полной выкладкой. Бывало, так измучаешься с утра до ночи, что к вечеру
ног под собой не слышишь… На маневрах тоже были… Не сахар…
Правда, что он ночей не спал,
ног под собой не слышал, но зато у него скопился настолько значительный капитал, что он, уже при первом слухе о предстоящей эмансипации, начал тосковать о самостоятельности.
Неточные совпадения
Слезы текли скупо из его глаз, но все-таки он ослеп от них, снял очки и спрятал лицо в одеяло у
ног Варвары. Он впервые плакал после дней детства, и хотя это было постыдно, а — хорошо:
под слезами обнажался человек, каким Самгин
не знал
себя, и росло новое чувство близости к этой знакомой и незнакомой женщине. Ее горячая рука гладила затылок, шею ему, он
слышал прерывистый шепот:
Он весь день прожил
под впечатлением своего открытия, бродя по лесу,
не желая никого видеть, и все время видел
себя на коленях пред Лидией, обнимал ее горячие
ноги, чувствовал атлас их кожи на губах, на щеках своих и
слышал свой голос: «Я тебя люблю».
К
ногам злодея молча пасть, // Как бессловесное созданье, // Царем быть отдану во власть // Врагу царя на поруганье, // Утратить жизнь — и с нею честь, // Друзей с
собой на плаху весть, // Над гробом
слышать их проклятья, // Ложась безвинным
под топор, // Врага веселый встретить взор // И смерти кинуться в объятья, //
Не завещая никому // Вражды к злодею своему!..
И мы идем возле, торопясь и
не видя этих страшных повестей, совершающихся
под нашими
ногами, отделываясь важным недосугом, несколькими рублями и ласковым словом. А тут вдруг, изумленные,
слышим страшный стон, которым дает о
себе весть на веки веков сломившаяся душа, и, как спросонья, спрашиваем, откуда взялась эта душа, эта сила?
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки на груди, и,
не мигая, ничего
не видя, долго смотрела перед
собой, высоко подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в зубах. В лампе выгорел керосин, огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали
ноги и глаза.
Слышала, как
под окном остановилась Марья и пьяным голосом кричала: