Неточные совпадения
Это показыванье языка было, разумеется,
не совсем удобно для серьезной речи
о произведениях Островского; но и
то нужно сказать, — кто же мог сохранить серьезный вид, прочитав
о Любиме Торцове такие стихи...
Само собою разумеется, что подобные возгласы по поводу Торцова
о том, что человека благородит,
не могли повести к здравому и беспристрастному рассмотрению дела. Они только дали критике противного направления справедливый повод прийти в благородное негодование и воскликнуть в свою очередь
о Любиме Торцове...
Вскоре потом сочувственная похвала Островскому вошла уже в
те пределы, в которых она является в виде увесистого булыжника, бросаемого человеку в лоб услужливым другом: в первом
томе «Русской беседы» напечатана была статья г. Тертия Филиппова
о комедии «
Не так живи, как хочется».
Но, к сожалению, мы
не чувствуем в себе призвания воспитывать эстетический вкус публики, и потому нам самим чрезвычайно скучно браться за школьную указку с
тем, чтобы пространно и глубокомысленно толковать
о тончайших оттенках художественности.
Если мы применим все сказанное к сочинениям Островского и припомним
то, что говорили выше
о его критиках,
то должны будем сознаться, что его литературная деятельность
не совсем чужда была
тех колебаний, которые происходят вследствие разногласия внутреннего художнического чувства с отвлеченными, извне усвоенными понятиями.
Такое желание, справедливое в отвлечении, доказывает, однако, что критик совершенно
не умел понять
то темное царство, которое изображается у Островского и само предупреждает всякое недоумение
о том, отчего такие-то лица пошлы, такие-то положения случайны, такие-то столкновения слабы.
Ведь у них самих отняли все, что они имели, свою волю и свою мысль; как же им рассуждать
о том, что честно и что бесчестно? как
не захотеть надуть другого для своей личной выгоды?
А что касается до потрафленья, так тут опять немного нужно соображенья: ври
о своей покорности, благодарности,
о счастии служить такому человеку,
о своем ничтожестве перед ним! — больше ничего и
не нужно для
того, чтобы ублажить глупого мужика деспотического характера.
Замышляя злостное банкротство, Большов и
не думает
о том, что может повредить благосостоянию заимодавцев и, может быть, пустит несколько человек по миру.
Надуть разом, с рывка, хотя бы и самым бессовестным образом, — это ему ничего; но, думать, соображать, подготовлять обман долгое время, подводить всю эту механику — на такую хроническую бессовестность его
не станет, и
не станет вовсе
не потому, чтобы в нем мало было бессовестности и лукавства, —
то и другое находится в нем с избытком, — а просто потому, что он
не привык серьезно думать
о чем-нибудь.
Большов
не только хочет свалить с себя всякую нравственную ответственность, но даже старается
не думать
о том, что затевает.
Вот что у него на первом плане; а на втором является в его мыслях Иверская, но и
то ненадолго: воспоминание
о ней тотчас сменяется у него опасением, чтобы в Сибирь
не угодить.
Нечего распространяться
о том, что общему впечатлению пьесы нимало
не вредит и Липочка, при всей своей нравственной уродливости.
Но в таком случае, отчего Подхалюзин, радея
о пользах хозяина,
не удерживает его от опасного шага, на который
тот решается по неразумию, «так, для препровождения времени»?
Что касается лично до нас,
то мы никому ничего
не навязываем, мы даже
не выражаем ни восторга, ни негодования, говоря
о произведениях Островского.
Что выходит из тесного круга обыденной жизни, постоянно им видимой,
о том он имеет лишь смутные понятия, да ни мало и
не заботится, находя, что
то уж совсем другое, об этом уж нашему брату и думать нечего…
Гусар сватается, отец отказывает; тогда гусар увозит девушку, и она решается ехать с ним, все толкуя, однако,
о том, что ехать
не надо, а лучше к отцу возвратиться.
Дошел он до них грубо эмпирически, сопоставляя факты, но ничем их
не осмысливая, потому что мысль его связана в
то же время самым упорным, фаталистическим понятием
о судьбе, распоряжающейся человеческими делами.
Он появляется на сцену с сентенцией
о том, что «нужно к старшим за советом ходить, — старик худа
не посоветует».
В Авдотье Максимовне
не развито настоящее понятие
о том, что хорошо и что дурно,
не развито уважение к побуждениям собственного сердца, а в
то же время и понятие
о нравственном долге развито лишь до
той степени, чтобы признать его, как внешнюю принудительную силу.
К довершению горя оказывается, что она еще и Бородкина-то любит, что она с ним, бывало, встретится, так
не наговорится: у калиточки, его поджидает, осенние темные вечера с ним просиживает, — да и теперь его жалеет, но в
то же время
не может никак оторваться от мысли
о необычайной красоте Вихорева.
Он остановился на
том положении дел, которое уже существует, и
не хочет допустить даже мысли
о том, что это положение может или должно измениться.
Он сознает, что дочь его невоспитанна и собственно потому
не годится в барыни, но он
не выражает ни малейшего сожаления
о том, что
не воспитал ее.
Он видит, что зло существует, и желает, чтобы его
не было; но для этого прежде всего надо ему отстать от самодурства, расстаться с своими понятиями
о сущности прав своих над умом и волею дочери; а это уже выше его сил, это недоступно даже его понятию… и вот он сваливает вину на других:
то Арина Федотовна с заразой пришла,
то просто — лукавый попутал.
Какое жалкое положение:
не иметь даже ни малейшего помышления
о возможности сделать что-нибудь самому, полагать всю надежду на чужое решение, на чужую милость, в
то время как нам грозит кровная беда…
А Любовь Гордеевна —
та уж вовсе убита, так что
не может допустить даже и мысли
о согласии на предложение Мити…
Учитель,
не довольно сведущий, старается быть строже с учениками, чтобы
те его
не расспрашивали ни
о чем.
Но всего глупее — роль сына Брускова, Андрея Титыча, из-за которого идет вся, эта история и который сам, по его же выражению, «как угорелый ходит по земле» и только сокрушается
о том» что у них в доме «все
не так, как у людей» и что его «уродом сделали, а
не человеком».
Но все окружающие говорят, что Андрей Титыч — умный, и он даже сам так разумно рассуждает
о своем брате: «
Не пускают, — говорит, — меня в театр;
ту причину пригоняют, что у нас один брат помешанный от театру; а он совсем
не от театру, — так, с малолетства заколотили очень»…
Если же общее согласие
не получено,
то частному лицу предоставляется спорить, доказывать свои предположения и, наконец, — отказаться от всякого участия в
том деле,
о котором настоящие правила признаны им ложными…
Заметьте, как добр и чувствителен этот старик и как он в
то же время жестокосерд единственно потому, что
не имеет никакого сознания
о нравственном значении личности и все привык подчинять только внешним законам, установленным самодурством.
Она мечтает
о семейном счастии с любимым человеком, заботится
о том, чтоб себя «облагородить», так, чтобы никому
не стыдно было взять ее замуж; думает
о том, какой она хороший порядок будет вести в доме, вышедши замуж; старается вести себя скромно, удаляется от молодого барина, сына Уланбековой, и даже удивляется на московских барышень, что они очень бойки в своих разговорах про кавалеров да про гвардейцев.
Но
тем не менее сватанье девушки, заботы матери
о ее выдаче, разговоры
о женихах — все это может навести ужас на человека, который задумается над комедией…
Разбирая «
Не в свои сани
не садись», мы уже достаточно говорили
о том, почему Авдотья Максимовна могла увлечься Вихоревым.
В примере Торцова можно отчасти видеть и выход из темного царства: стоило бы и другого братца, Гордея Карпыча, также проучить на хлебе, выпрошенном Христа ради, — тогда бы и он, вероятно, почувствовал желание «иметь работишку», чтобы жить честно… Но, разумеется, никто из окружающих Гордея Карпыча
не может и подумать
о том, чтобы подвергнуть его подобному испытанию, и, следовательно, сила самодурства по-прежнему будет удерживать мрак над всем, что только есть в его власти!..