Неточные совпадения
У него еще нет теоретических соображений, которые бы могли объяснить этот факт; но он
видит, что тут есть что-то особенное, заслуживающее внимания, и с жадным любопытством всматривается в самый факт, усваивает его, носит его в своей душе сначала
как единичное представление, потом присоединяет к нему другие, однородные, факты и образы и, наконец, создает тип, выражающий в себе все существенные черты всех частных явлений этого рода, прежде замеченных художником.
Видите, это он со скуки такие шутки шутит! Ему скучно стало чаю дожидаться… Понятно,
какие чувства может питать к такому мужу самая невзыскательная жена.
Следуя внушениям этого эгоизма, и Большов задумывает свое банкротство. И его эгоизм еще имеет для себя извинение в этом случае: он не только
видел,
как другие наживаются банкротством, но и сам потерпел некоторое расстройство в делах, именно от несостоятельности многих должников своих. Он с горечью говорит об этом Подхалюзину...
Мы не
видим из комедии,
как рос и воспитывался Большов,
какие влияния на него действовали смолоду; но для нас ясно, что он воспитывался под влияниями, тоже не благоприятными для здорового, самостоятельного развития.
Только у Островского комические черты проведены здесь несколько тоньше, и притом надо сознаться, что внутренний комизм личности Большова несколько замаскировывается в последнем акте несчастным его положением, из-за которого проницательные критики и навязали Островскому такие идеи и цели,
каких он, вероятно, никогда и во сне не
видел.
Она говорит матери: «Я
вижу, что я других образованнее; что ж мне, потакать вашим глупостям?
как же!
В поступке Подхалюзина могут
видеть некоторые тоже широту русской натуры: «Вот, дескать,
какой — коли убрать и из чужого добра, так уж забирай больше, бери не три четверти, а девять десятых»…
Люди,
как мы
видели, показаны нам в комедии с человеческой, а не с юридической стороны, и потому впечатление самых их преступлений смягчается для нас.
В Большове мы
видели дрянную натуру, подвергшуюся влиянию этого быта; в Русакове нам представляется: а вот
какими выходят при нем даже честные и мягкие натуры!..
В этом уж крепко сказывается самодурство; но оно смягчается в Русакове следующим рассуждением: «
Как девке поверить? что она
видела? кого она знает?» Рассуждение справедливое в отношении к дочери Русакова; но ни Русакову и никому из ого собратьев не приходит в голову спросить: «Отчего ж она ничего не
видела и никого не знает?
По натуре своей он добр и честен, его мысли и дела направлены ко благу, оттого в семье его мы не
видим тех ужасов угнетения,
какие встречаем в других самодурных семействах, изображенных самим же Островским.
Кажется, чего бы лучше: воспитана девушка «в страхе да в добродетели», по словам Русакова, дурных книг не читала, людей почти вовсе не
видела, выход имела только в церковь божию, вольнодумных мыслей о непочтении к старшим и о правах сердца не могла ниоткуда набраться, от претензий на личную самостоятельность была далека,
как от мысли — поступить в военную службу…
Для нас гораздо интереснее то, что в Гордее Торцове является нам новый оттенок, новый вид самодурства: здесь мы
видим,
каким образом воспринимается самодуром образованность, т. е. те случайные и ничтожные формы ее, которые единственно и доступны его разумению.
Наливки там, вишневки разные — а не понимают того, что на это есть шампанское!» «А за столом-то
какое невежество: молодец в поддевке прислуживает либо девка!» «Я, — говорит, — в здешнем городе только и
вижу невежество да необразование; для того и хочу в Москву переехать, и буду там моду всякую подражать».
Он мог надеть новый костюм, завести новую небель, пристраститься к шемпанскому; но в своей личности, в характере, даже во внешней манере обращения с людьми — он не хотел ничего изменить и во всех своих привычках он остался верен своей самодурной натуре, и в нем мы
видим довольно любопытный образчик того,
каким манером на всякого самодура действует образование.
Благодаря общей апатии и добродушию людей такое поведение почти всегда удается: иной и хотел бы спросить отчета —
как и почему? — у начальника или учителя, да
видит, что к тому приступу нет, так и махнет рукой…
Да тут же еще, кстати, хотели
видеть со стороны автора навязывание какого-то великодушия Торцову и
как будто искусственное облагороживанье его личности.
Но ведь нельзя не сознаться, что если самодур, сам по себе, внутренне, несостоятелен,
как мы
видели это выше, — то его значение только и может утверждаться на поддержке других.
Настасья Панкратьева исчезает пред мужем, дышать не смеет, а на сына тоже прикрикивает: «
как ты смеешь?» да «с кем ты говоришь?» То же мы
видели и в Аграфене Кондратьевне в «Своих людях».
Мы уже
видели,
как выражается отсутствие нравственной самостоятельности и неприязнь ко всему, вызванная самодурством, в натурах живых и физически страстных.
Видели мы. и то,
как падают и замирают под самодурным гнетом кроткие и нежные женские натуры.
Купец ограничивает свое самодурство упражнением над домашними да над близкими людьми; но в обществе он не может дурить, потому что,
как мы
видели, он, в качестве самодура, труслив и слабодушен пред всяким независимым человеком.
А теперь у ней другие мысли; она подавлена самодурством, да и впереди ничего не
видит, кроме того же самодурства: «
Как подумаешь, — говорит она, — что станет этот безобразный человек издеваться над тобой, да ломаться, да свою власть показывать, загубит он твой век ни за что!..
Во всех до сих пор рассмотренных нами комедиях Островского мы
видели,
как все обитатели его «темного царства» выражают полнейшее пренебрежение к женщине, которое тем более безнадежно, что совершенно добродушно.
И даже способ продажи все еще довольно циничен и бесстыден,
как это можно
видеть на нескольких экземплярах свах, выведенных Островским в разных его комедиях.
Все эти; господа принадлежат к той категории, которую определяет Неуеденов в «Праздничном сне»: «Другой сунется в службу, в
какую бы то ни на есть» послужит без году неделю, повиляет хвостом,
видит — не тяга, умишка-то не хватает, учился-то плохо, двух перечесть не умеет, лень-то прежде его родилась, а побарствовать-то хочется: вот он и пойдет бродить по улицам до по гуляньям, — не объявится ли
какая дура с деньгами»…
Это уж не та безразличная доброта, которою отличается дочь Русакова, не та овечья кротость,
какую мы
видим в Любови Гордеевне, не те неопытные понятия,
какими руководится Надя…
И, наконец,
какая грациозная прелесть характера выражается в самом этом горе, завитом веревочкой, и в этом ломаном прощанье, в котором, однако, нельзя не
видеть огорчения и досады все еще любящего сердца…