Неточные совпадения
Поэта образы живые
Высокий комик
в плоть облек…
Вот отчего теперь впервые
По всем бежит единый ток.
Вот отчего театра зала
От верху до низу одним
Душевным, искренним, родным
Восторгом вся затрепетала.
Любим Торцов пред ней живой
Стоит с поднятой головой,
Бурнус напялив обветшалый,
С растрепанною бородой,
Несчастный, пьяный, исхудалый,
Но с русской, чистою
душой.
У него еще нет теоретических соображений, которые бы могли объяснить этот факт; но он видит, что тут есть что-то особенное, заслуживающее внимания, и с жадным любопытством всматривается
в самый факт, усваивает его, носит его
в своей
душе сначала как единичное представление, потом присоединяет к нему другие, однородные, факты и образы и, наконец, создает тип, выражающий
в себе все существенные черты всех частных явлений этого рода, прежде замеченных художником.
И
в этом уменье подмечать натуру, проникать
в глубь
души человека, уловлять его чувства, независимо от изображения его внешних, официальных отношений, —
в этом мы признаем одно из главных и лучших свойств таланта Островского.
Островский умеет заглядывать
в глубь
души человека, умеет отличать натуру от всех извне принятых уродств и наростов; оттого внешний гнет, тяжесть всей обстановки, давящей человека, чувствуются
в его произведениях гораздо сильнее, чем во многих рассказах, страшно возмутительных по содержанию, но внешнею, официальною стороною дела совершенно заслоняющих внутреннюю, человеческую сторону.
Самодур все силится доказать, что ему никто не указ и что он — что захочет, то и сделает; между тем человек действительно независимый и сильный
душою никогда не захочет этого доказывать: он употребляет силу своего характера только там, где это нужно, не растрачивая ее,
в виде опыта, на нелепые затеи.
Видно, что его, может быть, от природы и не слабую личность сильно подавили
в свое время и отняли-таки у него значительную долю природной силы
души.
Тут-то,
в борьбе, начинающейся вслед за тем, и раскрываются все лучшие стороны его
души; тут-то мы видим, что он доступен и великодушию, и нежности, и состраданию о несчастных, и самой гуманной справедливости.
Для вас и
в последнем акте Большов не перестает быть комичен: ни одного светлого луча не проникло
в эту темную
душу после переворота, навлеченного им самим на себя.
Мало этого:
в его грубой
душе замерли даже чувства отца и мужа; это мы видели и
в первых актах пьесы, видим и
в последнем.
Мы уже имели случай заметить, что одна из отличительных черт таланта Островского состоит
в уменье заглянуть
в самую глубь
души человека и подметить не только образ его мыслей и поведения, но самый процесс его мышления, самое зарождение его желаний.
Достижению постыдной цели не служат здесь лучшие способности ума и благороднейшие силы
души в своем высшем развитии; напротив, вся пьеса ясно показывает, что именно недостаток этого развития и доводит людей до таких мерзостей.
Но автор комедии вводит нас
в самый домашний быт этих людей, раскрывает перед нами их
душу, передает их логику, их взгляд на вещи, и мы невольно убеждаемся, что тут нет ни злодеев, ни извергов, а всё люди очень обыкновенные, как все люди, и что преступления, поразившие нас, суть вовсе не следствия исключительных натур, по своей сущности наклонных к злодейству, а просто неизбежные результаты тех обстоятельств, посреди которых начинается и проходит жизнь людей, обвиняемых нами.
Авдотья Максимовна, Любовь Торцова, Даша, Надя — все это безвинные, безответные жертвы самодурства, и то сглажение, отменение человеческой личности, какое
в них произведено жизнью, едва ли не безотраднее действует на
душу, нежели самое искажение человеческой природы
в плутах, подобных Подхалюзину.
В первой части «Мертвых
душ» есть места, по духу своему близко подходящие к «Переписке», но «Мертвые
души» от этого не теряли своего общего смысла, столь противоположного теоретическим воззрениям Гоголя.
Максим Федотыч Русаков — этот лучший представитель всех прелестей старого быта, умнейший старик, русская
душа, которою славянофильские и кошихинствующие критики кололи глаза нашей послепетровской эпохе и всей новейшей образованности, — Русаков, на наш взгляд, служит живым протестом против этого темного быта, ничем не осмысленного и безнравственного
в самом корне своем.
В самом деле, — и «как ты смеешь?», и «я тебя растил и лелеял», и «ты дура», и «нет тебе моего благословения» — все это градом сыплется на бедную девушку и доводит ее до того, что даже
в ее слабой и покорной
душе вдруг подымается кроткий протест, выражающийся невольным, бессознательным переломом прежнего чувства: отцовский приказ идти за Бородкина возбудил
в ней отвращение к нему.
Пелагея Егоровна приходит
в ужас и
в каком-то бессознательном порыве кричит, схватывая дочь за руки: «Моя дочь, не отдам! батюшка, Гордей Карпыч, не шути над материнским сердцем! перестань… истомил всю
душу».
Он
души не чает
в своем будущем зяте Африкане Савиче.
Он — повелитель своей жены и самодурствует над нею, сколько
душе угодно, даже и
в то время, как сам перед нею виноват и знает это.
Но все это факты уже конченные; мы видим здесь уже совершившуюся смерть личности и можем только догадываться о той агонии, через которую перешла молодая
душа, прежде чем упала
в это положение.
Беда только
в том, что они мелковаты натурою и лишены серьезного развития, так что ничто не может пройти
в глубину их сознания, ничему не могут они отдаться всею
душою.
Островский, так верно я полно изобразивши нам «темное царство», показавши нам все разнообразие его обитателей и давши нам заглянуть
в их
душу, где мы успели разглядеть некоторые человеческие черты, должен был дать нам указание и на возможность выхода на вольный свет из этого темного омута…
Неточные совпадения
Лука Лукич. Не могу, не могу, господа. Я, признаюсь, так воспитан, что, заговори со мною одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и
души нет и язык как
в грязь завязнул. Нет, господа, увольте, право, увольте!
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж,
в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности;
душа моя жаждет просвещения.
Городничий. Я бы дерзнул… У меня
в доме есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты
души предложил.
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей, не виноват ни
душою, ни телом. Не извольте гневаться! Извольте поступать так, как вашей милости угодно! У меня, право,
в голове теперь… я и сам не знаю, что делается. Такой дурак теперь сделался, каким еще никогда не бывал.
Колода есть дубовая // У моего двора, // Лежит давно: из младости // Колю на ней дрова, // Так та не столь изранена, // Как господин служивенькой. // Взгляните:
в чем
душа!