А в 1840 г. его слова отзываются уже безотрадной,
тяжелой грустью: «У меня давно уже, — пишет он, — лежит на душе грустное сознание, что в Воронеже долго мне несдобровать…
Вечером, уже в темноте, перед запором казарм, я ходил около паль, и
тяжелая грусть пала мне на душу, и никогда после я не испытывал такой грусти во всю мою острожную жизнь.
Без дум, со смутной и
тяжёлой грустью в сердце иду по дороге — предо мною в пасмурном небе тихо развёртывается серое, холодное утро. Всё вокруг устало за ночь, растрепалось, побледнело, зелёные ковры озимей покрыты пухом инея, деревья протягивают друг к другу голые сучья, они не достигают один другого и печально дрожат. Снега просит раздетая, озябшая земля, просит пышного белого покрова себе. Сошлись над нею тучи, цвета пепла и золы, и стоят неподвижно, томя её.
Я еще писал товарищам о том, как я изумительно устроился, а мне уже было невесело, просто невесело; и причину состояния этого я долго не мог найти, так как по виду все было прекрасно, красиво, весело, и нигде так много не смеялись, как у Нордена. Только шаг за шагом проникая в тайники этого странного дома и этой странной семьи, — вернее, лишь касаясь прикосновением внешним их холодных стен, я начал догадываться об источниках
тяжелой грусти, томительной тоски, лежавшей над людьми и местом.
Неточные совпадения
Но когда, дома, он вымылся, переоделся и с папиросой в зубах сел к чайному столу, — на него как будто облако спустилось, охватив
тяжелой, тревожной
грустью и даже не позволяя одевать мысли в слова. Пред ним стояли двое: он сам и нагая, великолепная женщина. Умная женщина, это — бесспорно. Умная и властная.
На минуту мне стало досадно, я покраснела, и вдруг
тяжелое чувство
грусти сдавило грудь, но не оттого, что я должна быть их рабою, нет… мне смертельно стало жаль их».
Голос ее, который вдруг было возвысился, остановился. Ручьи слез покатились по бледному лицу. Какое-то
тяжелое, полное жалости и
грусти чувство сперлось в груди парубка.
Трудно было разобрать, говорит ли он серьезно, или смеется над моим легковерием. В конце концов в нем чувствовалась хорошая натура, поставленная в какие-то
тяжелые условия. Порой он внезапно затуманивался, уходил в себя, и в его тускневших глазах стояло выражение затаенной печали… Как будто чистая сторона детской души невольно
грустила под наплывом затягивавшей ее грязи…
Правда, пред ним стояли факты яркие,
тяжелые и язвительные, но
грусть его заходила дальше всего, что он припоминал и соображал; он понимал, что ему не успокоить себя одному.