Неточные совпадения
Тем временем Филатр познакомил меня со Стерсом, дом которого я
стал посещать.
Меж явью и сном встало воспоминание о
тех минутах в вагоне, когда я начал уже плохо сознавать свое положение. Я помню, как закат махал красным платком в окно, проносящееся среди песчаных степей. Я сидел, полузакрыв глаза, и видел странно меняющиеся профили спутников, выступающие один из-за другого, как на медали. Вдруг разговор
стал громким, переходя, казалось мне, в крик; после
того губы беседующих
стали шевелиться беззвучно, глаза сверкали, но я перестал соображать. Вагон поплыл вверх и исчез.
Не знаю, почему в
тот вечер так назойливо представилось мне это воспоминание; но я готов был признать, что его тон необъяснимо связан со сценой на набережной. Дремота вила сумеречный узор. Я
стал думать о девушке, на этот раз с поздним раскаянием.
Шагая в ногу, как солдаты, мы обогнули в молчании несколько углов и вышли на площадь. Филатр пригласил зайти в кафе. Это было так странно для моего состояния, что я согласился. Мы заняли стол у эстрады и потребовали вина. На эстраде сменялись певицы и танцовщицы. Филатр
стал снова развивать
тему о трещине на стекле, затем перешел к случаю с натуралистом Вайторном, который, сидя в саду, услышал разговор пчел. Я слушал довольно внимательно.
Я отметил уже, что воспоминание о
той девушке не уходило; оно напоминало всякое другое воспоминание, удержанное душой, но с верным, живым оттенком. Я время от времени взглядывал на него, как на привлекательную картину. На этот раз оно возникло и отошло отчетливее, чем всегда. Наконец мысли переменились. Желая узнать название корабля, я обошел его,
став против кормы, и, всмотревшись, прочел полукруг рельефных золотых букв...
Запутавшись в крике, оба
стали ссылаться на одних и
тех же лиц, так как выяснилось, что хулитель и защитник знают многих из
тех, кто служил у Геза в разное время.
— Дрянь человек, — сказал Гез. Его несколько злобное утомление исчезло; он погасил окурок,
стал вдруг улыбаться и тщательно расспросил меня, как я себя чувствую — во всех отношениях жизни на корабле. Ответив как надо,
то есть бессмысленно по существу и прилично разумно по форме, — я встал, полагая, что Гез отправится завтракать. Но на мое о
том замечание Гез отрицательно покачал головой, выпрямился, хлопнул руками по коленям и вынул из нижнего ящика стола скрипку.
Меж
тем погода улучшилась: ветер утратил резкость, сырость исчезла, и солнечный свет окреп; хотя ярко он еще не вырывался из туч, но
стал теплее тоном. Прошло четверть часа, и Бутлер действительно появился, если не навеселе,
то прогнав тяжкий вчерашний хмель стаканчиком полезных размеров.
Рассчитывая, что на днях мы поговорим подробнее, я не
стал больше спрашивать его о корабле. Кто сказал «А»,
тот скажет и «Б», если его не мучить. Я перешел к Гезу, выразив сожаление, крайне смягченное по остроте своего существа, что капитан бездетен, так как его жизнь, по-видимому, довольно беспутна; она лишена правильных семейных забот.
Я не ожидал решительных конфиденций, так как чувствовал, что подошел вплотную к разгадке
того обстоятельства, о котором, как о несомненно интимном, Бутлер навряд ли
стал бы распространяться подробнее малознакомому человеку. После улыбки, которая начала возникать в лице Бутлера, я сам признал бы подобные разъяснения предательством.
Не делая решительных выводов,
то есть представляя их, но оставляя в сомнении, я заметил, как мои размышления о Биче Сениэль
стали пристрастны и беспокойны.
Я знал, что битые часто проникаются уважением и — как это ни странно — иногда даже симпатией к
тем, кто их физически образумил. Судя по тону и смыслу настойчивых заявлений Геза, я решил, что сопротивляться будет напрасной жестокостью. Я открыл дверь и, не выпуская револьвера,
стал на пороге.
Судно сделало поворот и
стало двигаться на меня, в
то время как я сам греб изо всех сил.
Остальное в моем рассказе не требовало искажения, отчего характер Геза, после
того как я посвятил слушателей в историю с пьяной женщиной, немедленно
стал предметом азартного обсуждения.
К
тому времени ром в бутылке
стал на уровне ярлыка, и оттого казалось, что качка усилилась. Я двигался вместе со стулом и каютой, как на качелях, иногда расставляя ноги, чтобы не свернуться в пустоту. Вдруг дверь открылась, пропустив Дэзи, которая, казалось, упала к нам сквозь наклонившуюся на меня стену, но, поймав рукой стол, остановилась в позе канатоходца. Она была в башмаках, с брошкой на серой блузе и в черной юбке. Ее повязка лежала аккуратнее, ровно зачеркивая левую часть лица.
В
то время как на мостике собралась толпа и толковала с офицерами о странном явлении, явилась Фрези Грант и
стала просить капитана, чтобы он пристал к острову — посмотреть, какая это земля.
По мере
того как усиливалась яркость огня маяка, верхняя черта длинного мыса, отделяющего гавань от океана,
становилась явственно видной, так как за ней плавал золотистый туман — обширный световой слой.
В
то же время
стала явственно слышна музыка; дневной гул толпы, доносившийся с набережной, иногда заглушал ее, оставляя один лишь стук барабана, а потом отпуская снова, и она отчетливо раздавалась по воде —
то, что называется: «играет в ушах».
Огненные извивы струились от набережной к
тьме, и музыка
стала слышна, как в зале.
Но, кроме
того, он предстал мне в свете неизвестного торжества, и, погрузясь в заразительно яркую суету, я
стал рассматривать, что происходит вокруг; шел я не торопясь и никого не расспрашивал, так же, как никогда не хотел знать названия поразивших меня своей прелестью и оригинальностью цветов.
Она была во мне, и вместе с
тем должно было пройти таинственное действие времени, чтобы внезапное
стало доступно работе мысли.
Его перебило возвращение всей застольной группы, занявшей свои места с гневом и смехом. Дальнейший разговор был так нервен и непоследователен — причем часть обращалась ко мне, поясняя происходящее; другая вставляла различные замечания, спорила и перебивала, — что я бессилен восстановить ход беседы. Я пил с ними, слушая
то одного,
то другого, пока мне не
стало ясным положение дела.
Между
тем маска вновь покачала головой, на этот раз укоризненно, и, указав на себя в грудь,
стала бить по губам пальцем, желая вразумить меня этим, что хочет услышать от меня — кто она.
Гез поклялся женщинам, что я приду за стол, так как дамы во что бы
то ни
стало хотели видеть «таинственного», по их словам, пассажира и дразнили Геза моим презрением к его обществу.
— Здесь, — говорил Синкрайт, —
то есть когда вы уже сели в лодку, Бутлер схватил Геза за плечи и
стал трясти, говоря: «Опомнитесь! Еще не поздно. Верните его!» Гез
стал как бы отходить. Он еще ничего не говорил, но уже
стал слушать. Может быть, он это и сделал бы, если бы его крепче прижать. Но тут явилась дама, — вы знаете…
Не знаю, был я рад встретить его или нет. Гневное сомнение боролось во мне с бессознательным доверием к его словам. Я сказал: «Его рано судить». Слова Бутлера звучали правильно; в них были и горький упрек себе, и искренняя радость видеть меня живым. Кроме
того, Бутлер был совершенно трезв. Пока я молчал, за фасадом, в глубине огромного двора, послышались шум, крики, настойчивые приказания. Там что-то происходило. Не обратив на это особенного внимания, я
стал подниматься по лестнице, сказав Бутлеру...
Я понял. Должно быть, это понял и Бутлер, видевший у Геза ее совершенно схожий портрет, так как испуганно взглянул на меня. Итак, поразившись, мы продолжали ее не знать. Она этого хотела,
стало быть, имела к
тому причины. Пока, среди шума и восклицаний, которыми еще более ужасали себя все эти ворвавшиеся и содрогнувшиеся люди, я спросил Биче взглядом. «Нет», — сказали ее ясные, строго покойные глаза, и я понял, что мой вопрос просто нелеп.
Как его тут не
стало, хозяин начал выговаривать мне: «Ступайте к нему, Пегги; он грозит изрешетить потолок» — палить
то есть начнет.
Неподалеку стоял кеб; я нанял его и
стал ожидать Биче, дополняя воображением немногие слова Бутлера —
те, что развертывались теперь в показание, тяжелое для женщины и в особенности для девушки.
Я решила наказать Тоббогана и скрепя сердце
стала отходить от
того места все дальше, дальше, а когда подумала, что в сущности никакого преступления с моей стороны нет, вступило мне в голову только одно: «Скорее, скорее, скорее!» Редко у меня бывает такая храбрость.
Дойдя до
той площади, я
стала остывать и уставать, как вдруг увидела вас.
Выбравшись на набережную, Ботвель приказал вознице ехать к
тому месту, где стояла «Бегущая по волнам», но, попав туда, мы узнали от вахтенного с баркаса, что судно уведено на рейд, почему наняли шлюпку. Нам пришлось обогнуть несколько пароходов, оглашаемых музыкой и освещенных иллюминацией. Мы
стали уходить от полосы берегового света, погрузясь в сумерки и затем в
тьму, где, заметив неподвижный мачтовый огонь, один из лодочников сказал...
В противоположность Биче, образ которой постепенно
становился прозрачен, начиная утрачивать
ту власть, какая могла удержаться лишь прямым поворотом чувства, — неизвестно где находящаяся Дэзи была реальна, как рукопожатие, сопровождаемое улыбкой и приветом.
Лишь много лет спустя, когда по Тавассе
стали находить золото, возникло предположение авантюры, золотой мечты, способной обращать взрослых в детей, но и с этим, кому была охота, мирился только
тот, кто не мог успокоиться на неизвестности.
У нее был небольшой жар — незначительная простуда. Я расстался под живым впечатлением ее личности; впечатлением неприкосновенности и приветливости. В Сан-Риоле я встретил Товаля, зашедшего ко мне; увидев мое имя в книге гостиницы, он, узнав, что я
тот самый доктор Филатр, немедленно сообщил все о вас. Нужно ли говорить, что я тотчас собрался и поехал, бросив дела колонии? Совершенно верно. Я
стал забывать. Биче Каваз просила меня, если я вас встречу, передать вам ее письмо.