Неточные совпадения
Я оборвал фразу и водрузил трубку на место. Это было внезапным мозговым отвращением к бесцельным словам,
какие начал я произносить по инерции. Что переменилось бы, узнай я, куда уехала
Биче Сениэль? Итак, она продолжала свой путь, — наверное, в духе безмятежного приказания жизни,
как это было на набережной, — а я опустился в кресло, внутренне застегнувшись и пытаясь увлечься книгой, по первым строкам которой видел уже, что предстоит скука счетом из пятисот страниц.
Я чувствовал, что мой интерес к
Биче Сениэль еще слишком живо всколыхнут, чтобы пройти незамеченным такому пройдохе,
как Гез, — навязчивое самовнушение, обычно приводящее к результату, которого стремишься избежать.
Разговор с Бутлером
как бы подвел меня к запертой двери, но не дал ключа от замка; узнав кое-что, я,
как и раньше, знал очень немного о том, почему фотография
Биче Сениэль украшает стол Геза.
Не делая решительных выводов, то есть представляя их, но оставляя в сомнении, я заметил,
как мои размышления о
Биче Сениэль стали пристрастны и беспокойны.
Она оглянулась на меня, помахала поднятой вверх рукой, и я почти сразу потерял их из вида в проносящейся ураганом толпе, затем осмотрелся, с волнением ожидания и с именем, впервые после трех дней снова зазвучавшим,
как отчетливо сказанное вблизи. «
Биче Сениэль». И я увидел ее незабываемое лицо.
—
Биче Сениэль! — тихо сказал я, первый раз произнеся вслух эти слова. — Лисс, гостиница «Дувр». Там остановились вы дней восемь тому назад. Я в странном положении относительно вас, но верю, что вы примете мои объяснения просто,
как все просто во мне. Не знаю, — прибавил я, видя, что она отступила, уронила руки и молчит, молчит всем существом своим, — следовало ли мне узнавать ваше имя в гостинице.
Сомнения не было: маскарадный двойник Дэзи была
Биче Сениэль, и я это знал теперь так же верно,
как если бы прямо видел ее лицо.
Я был очень благодарен
Биче за внимание и спокойствие, с
каким слушала она рассказ о сцене на набережной, то есть о себе самой. Она улыбнулась лишь, когда я прибавил, что, звоня в «Дувр», вызвал Анну Макферсон.
— Здесь нет секрета, — ответила
Биче, подумав. — Мы путаемся, но договоримся. Этот корабль наш, он принадлежал моему отцу. Гез присвоил его мошеннической проделкой. Да, что-то есть в нашей встрече,
как во сне, хотя я и не могу понять! Дело в том, что я в Гель-Гью только затем, чтобы заставить Геза вернуть нам «Бегущую». Вот почему я сразу назвала себя, когда вы упомянули о Гезе. Я его жду и думала получить сведения.
Действие этого рассказа было таково, что
Биче немедленно сняла полумаску и больше уж не надевала ее,
как будто ей довольно было разделять нас. Но она не вскрикнула и не негодовала шумно,
как это сделали бы на ее месте другие: лишь, сведя брови, стесненно вздохнула.
— Вы будете у нас? — сказала
Биче. — Я даю вам свой адрес. Старая красивая улица, старый дом, два старых человека и я.
Как нам поступить? Я вас приглашаю к обеду завтра.
Первым,
как я упомянул, вбежал дородный человек. Он растерялся. Затем, среди разом нахлынувшей толпы — человек пятнадцати — появилась молодая женщина или девушка, в светлом полосатом костюме и шляпе с цветами. Она была тесно окружена и внимательно, осторожно спокойна. Я заставил себя узнать ее. Это была
Биче Сениэль, сказавшая, едва вошла и заметила, что я тут: «Эти люди мне неизвестны».
Я понял. Должно быть, это понял и Бутлер, видевший у Геза ее совершенно схожий портрет, так
как испуганно взглянул на меня. Итак, поразившись, мы продолжали ее не знать. Она этого хотела, стало быть, имела к тому причины. Пока, среди шума и восклицаний, которыми еще более ужасали себя все эти ворвавшиеся и содрогнувшиеся люди, я спросил
Биче взглядом. «Нет», — сказали ее ясные, строго покойные глаза, и я понял, что мой вопрос просто нелеп.
В то время
как набившаяся толпа женщин и мужчин, часть которых стояла у двери, хором восклицала вокруг трупа, —
Биче, отбросив с дивана газеты, села и слегка, стесненно вздохнула. Она держалась прямо и замкнуто. Она постукивала пальцами о ручку дивана, потом, с выражением осторожно переходящей грязную улицу, взглянула на Геза и, поморщась, отвела взгляд.
Худой человек в жилете снова выступил вперед и, указывая на
Биче Сениэль, объяснил,
как и почему она была задержана во дворе.
Пока происходил разговор, я, слушая его, обдумывал,
как отвести это — несмотря на отрицающие преступление внешность и манеру
Биче — яркое и сильное подозрение, полное противоречий.
Этого было довольно, чтобы я испытал обманный толчок мыслей,
как бы бросивших вдруг свет на события утра, и второй, вслед за этим, более вразумительный, то есть — сознание, что желание Бутлера скрыть тайный провоз яда ничего не объясняет в смысле убийства и ничем не спасает
Биче.
— Он не был ограблен, — сказал я, взволнованный этим обстоятельством, так
как разрастающаяся сложность событий оборачивалась все более в худшую сторону для
Биче.
Наступила моя очередь, и я твердо решил, сколько будет возможно, отвлечь подозрение на себя,
как это ни было трудно при обстоятельствах, сопровождавших задержание
Биче Сениэль.
— Я не понимаю, — сказала
Биче, задумавшись, —
каким образом получилось такое грозное и грязное противоречие. С любовью был построен этот корабль. Он возник из внимания и заботы. Он был чист. Едва ли можно будет забыть о его падении, о тех историях,
какие произошли на нем, закончившись гибелью троих людей: Геза, Бутлера и Синкрайта, которого, конечно, арестуют.
Как я ни был полон
Биче, мое отношение к ней погрузилось в дым тревоги и нравственного бедствия, испытанного сегодня, разогнать которое могло только дальнейшее нормальное течение жизни, а поэтому эта милая и простая записка Дэзи была
как ее улыбка.
Усевшись, я рассказал ей,
как я и убийца вошли вместе, но ничего не упомянул о
Биче. Она слушала молча, побрасывая пальцем страницу открытой книги.
— Много удалось сделать, — заявил он. — Я был у следователя, и он обещал, что
Биче будет выделена из дела
как материал для газет, а также в смысле ее личного присутствия на суде. Она пришлет свое показание письменно. Но я был еще кое-где и всюду оставлял деньги. Можно было подумать, что у меня карманы прорезаны.
Биче, вы будете хоть еще раз покупать корабли?
Я стоял, склонясь над ее плечом. В маленькой твердой руке карандаш двигался с такой правильностью и точностью,
как в прорезах шаблона. Она словно лишь обводила видимые ею одной линии. Под этим чертежом
Биче нарисовала контурные фигуры: мою, Бутлера, комиссара и Гардена. Все они были убедительны,
как японский гротеск. Я выразил уверенность, что эти мастерство и легкость оставили более значительный след в ее жизни.
— Вы правы. Так будет приятнее и ему и мне. Хотя… Нет, вы действительно правы. У нас есть план, — продолжала
Биче, устраняя озабоченную морщину, игравшую между тонких бровей, меняя позу и улыбаясь. — План вот в чем: оставить пока все дела и отправиться на «Бегущую». Я так давно не была на палубе, которую знаю с детства! Днем было жарко. Слышите,
какой шум? Нам надо встряхнуться.
Действительно, в огромные окна гостиной проникали хоровые крики, музыка, весь праздничный гул собравшегося с новыми силами карнавала. Я немедленно согласился. Ботвель отправился распорядиться о выезде. Но я был лишь одну минуту с
Биче, так
как вошли ее родственники, хозяева дома, — старичок и старушка, круглые,
как два старательно одетых мяча, и я был представлен им девушкой, с облегчением убедясь, что они ничего не знают о моей истории.
Отъезжая с
Биче и Ботвелем, я был стеснен, отлично понимая, что стесняет меня. Я был неясен
Биче, ее отчетливому представлению о людях и положениях. Я вышел из карнавала в действие жизни,
как бы просто открыв тайную дверь, сам храня в тени свою душевную линию,
какая, переплетясь с явной линией, образовала узлы.
В экипаже я сидел рядом с
Биче, имея перед собой Ботвеля, который, по многим приметам, был для
Биче добрым приятелем,
как это случается между молодыми людьми разного пола, связанными родством, обоюдной симпатией и похожими вкусами.
Экипаж двигался с великим трудом, осыпанный цветным бумажным снегом, который почти весь приходился на долю
Биче, так же,
как и серпантин, медленно опускающийся с балконов шуршащими лентами.
— Она
как бы больна, — сказала
Биче. — Недуг формальностей… и довольно жалкое прошлое.
— Наконец-то! — сказала
Биче тоном удовольствия, когда прошла от борта вперед и обернулась. — В
каком же положении экипаж?
На корабле остались Гораций, повар, агент, выжидающий случая проследить ходы контрабандной торговли, и один матрос; все остальные были арестованы или получили расчет из денег, найденных при Гезе. Я не особо вникал в это, так
как смотрел на
Биче, стараясь уловить ее чувства.
Она еще не садилась. Пока Ботвель разговаривал с поваром и агентом,
Биче обошла салон, рассматривая обстановку с таким вниманием,
как если бы первый раз была здесь. Однажды ее взгляд расширился и затих, и, проследив его направление, я увидел, что она смотрит на сломанную женскую гребенку, лежавшую на буфете.
— Ну, так расскажите еще, — сказала
Биче, видя,
как я внимателен к этому ее взгляду на предмет, незначительный и красноречивый. — Где вы помещались? Где была ваша каюта? Не первая ли слева от трапа? Да? Тогда пойдемте в нее.
Открыв дверь в эту каюту, я объяснил
Биче положение действовавших лиц и —
как я попался, обманутый мнимым раскаянием Геза.
—
Как — один?! — сказал я, забывшись. Вдруг вся кровь хлынула к сердцу. Я вспомнил, что сказала мне Фрези Грант. Но было уже поздно.
Биче смотрела на меня с тягостным, суровым неудовольствием. Момент молчания предал меня. Я не сумел ни поправиться, ни твердостью взгляда отвести тайную мысль
Биче, и это передалось ей.
Это соскользнуло,
как выпавшая на рукав искра. Замяв ее, я рассказал
Биче о том, что сказала мне Фрези Грант;
как она была и ушла. Я не умолчал также о запрещении говорить ей,
Биче, причем мне не было дано объяснения. Девушка слушала, смотря в сторону, опустив локоть на борт, а подбородок в ладонь.
— Слишком много для одного дня, — сказала
Биче, вздохнув. Она взглянула на меня мельком, тепло, с легкой печалью; потом, застенчиво улыбнувшись, сказала: — Пройдемте вниз. Вызовем Ботвеля. Сегодня я должна раньше лечь, так
как у меня болит голова. А та — другая девушка? Вы ее встретили?
— Не знаю, — сказал я совершенно искренне, так
как такая мысль о Дэзи мне до того не приходила в голову, но теперь я подумал о ней с странным чувством нежной и тревожной помехи. —
Биче, от вас зависит, — я хочу думать так, — от вас зависит, чтобы нарушенное мною обещание не обратилось против меня!
Все вышли на палубу. Я попрощался с командой, отдельно поговорил с агентом, который сделал вид, что моя рука случайно очутилась в его быстро понимающих пальцах, и спустился к лодке, где
Биче и Ботвель ждали меня. Мы направились в город. Ботвель рассказал, что,
как он узнал сейчас, «Бегущую по волнам» предположено оставить в Гель-Гью до распоряжения Брауна, которого известили по телеграфу обо всех происшествиях.
— Потом поговорим, — сказал Ботвель и,
как лодка остановилась у ступеней каменного схода набережной, прибавил: — Чертовски неприятная история — все это вместе взятое. Но
Биче неумолима. Я вас хорошо знаю,
Биче!
Мне было тяжело говорить с ним, так
как, не глядя на
Биче, я видел лишь ее одну, и даже одна потерянная минута была страданием; но Густав Бреннер имел право надоесть, раскланяться и уйти.
— Непоправимо права. Гарвей, мне девятнадцать лет. Вся жизнь для меня чудесна. Я даже еще не знаю ее
как следует. Уже начал двоиться мир благодаря вам: два желтых платья, две «Бегущие по волнам» и — два человека в одном! — Она рассмеялась, но неспокоен был ее смех. — Да, я очень рассудительна, — прибавила
Биче, задумавшись, — а это, должно быть, нехорошо. Я в отчаянии от этого!
—
Биче, — сказал я, ничуть не обманываясь блеском ее глаз, но говоря только слова, так
как ничем не мог передать ей самого себя, —
Биче, все открыто для всех.
— Да, я был там, — сказал я, уже готовясь рассказать ей о своем поступке, но испытал такое же мозговое отвращение к бесцельным словам,
какое было в Лиссе, при разговоре со служащим гостиницы «Дувр», тем более что я поставил бы и
Биче в необходимость затянуть конченый разговор. Следовало сохранить внешность недоразумения, зашедшего дальше, чем полагали.
—
Как все распалось, — сказал я. — Вы напрасно провели столько дней в пути. Достигнуть цели и отказаться от нее — не всякая женщина могла бы поступить так. Прощайте,
Биче! Я буду говорить с вами еще долго после того,
как вы уйдете.
В ее лице тронулись какие-то оставшиеся непроизнесенными слова, и она вышла. Некоторое время я стоял, бесчувственный к окружающему, затем увидел, что стою так же неподвижно, не имея ни сил, ни желания снова начать жить, — у себя в номере. Я не помнил,
как поднялся сюда. Постояв, я лег, стараясь победить страдание какой-нибудь отвлекающей мыслью, но мог только до бесконечности представлять исчезнувшее лицо
Биче.
— Было, — ответил я опять,
как тогда. — Это было,
Биче, простите меня!
И я был рад также, что
Биче не поступилась ничем в ясном саду своего душевного мира, дав моему воспоминанию искреннее восхищение,
какое можно сравнить с восхищением мужеством врага, сказавшего опасную правду перед лицом смерти.
В противоположность
Биче, образ которой постепенно становился прозрачен, начиная утрачивать ту власть,
какая могла удержаться лишь прямым поворотом чувства, — неизвестно где находящаяся Дэзи была реальна,
как рукопожатие, сопровождаемое улыбкой и приветом.