Неточные совпадения
Из комнат, расположенных под углом к востоку и югу, весь
день не уходили солнечные лучи, отчего этот ветхозаветный покой
был полон светлого примирения давно прошедших лет с неиссякаемым, вечно новым солнечным пульсом.
Я видел хозяина всего один раз, когда платил деньги. То
был грузный человек с лицом кавалериста и тихими, вытолкнутыми на собеседника голубыми глазами. Зайдя получить плату, он не проявил ни любопытства, ни оживления, как если бы видел меня каждый
день.
Накануне
дня, с которого началось многое, ради чего сел я написать эти страницы, моя утренняя прогулка по набережным несколько затянулась, потому что, внезапно проголодавшись, я сел у обыкновенной харчевни, перед ее дверью, на террасе, обвитой растениями типа плюща с белыми и голубыми цветами. Я
ел жареного мерлана [Мерлан — рыба из семейства тресковых.], запивая кушанье легким красным вином.
— В самом
деле, — сказал Филатр, — фраза, которую услышал Гарвей, может
быть объяснена только глубоко затаенным ходом наших психических часов, где не видно ни стрелок, ни колесец. Что
было сказано перед тем, как вы услышали голос?
Убедившись, что имею
дело с действительностью, я отошел и сел на чугунный столб собрать мысли. Они развертывались в такой связи между собой, что требовался более мощный пресс воли, чем тогда мой, чтобы охватить их все — одной, главной мыслью; ее не
было. Я смотрел в тьму, в ее глубокие синие пятна, где мерцали отражения огней рейда. Я ничего не решал, но знал, что сделаю, и мне это казалось совершенно естественным. Я
был уверен в неопределенном и точен среди неизвестности.
Большие круглые окна-иллюминаторы, диаметром более двух футов, какие никогда не делаются на грузовых кораблях, должны
были ясно и элегантно озарять
днем.
— Ну как, — сказал он, стоя у трапа, когда я начал идти по нему, — правда, «Бегущая по волнам» красива, как «Гентская кружевница»? («Гентская кружевница»
было судно, потопленное лет сто назад пиратом Киддом Вторым за его удивительную красоту, которой все восхищались.) Да, это многие признают. Если бы я рассказал вам его историю, его стоимость; если бы вы увидели его на ходу и
побыли на нем один
день, — вы еще не так просили бы меня взять вас в плавание. У вас губа не дура.
В девять часов утра я
был на ногах и поехал к Филатру в наемном автомобиле. Только с ним мог я говорить о
делах этой ночи, и мне
было необходимо, существенно важно знать, что думает он о таком повороте «трещины на стекле».
Дело в том, что я лечил жену Брауна, когда, по мнению других врачей, не
было уже смысла ее лечить.
День был горяч, душен, как воздух над раскаленной плитой. Несколько утомясь, я задержал шаг и вошел под полотняный навес портовой таверны утолить жажду.
Я
был очень рад, что вижу дельца, настоящего дельца, один вид которого создавал ясное настроение
дела и точных ощущений текущей минуты.
Так как я разговаривал с ним первый раз в жизни, а он меня совершенно не знал, — не
было опасений, что наш разговор выйдет из делового тона в сомнительный, сочувствующий тон, почти неизбежный, если
дело касается лечебной морской прогулки.
Я ответил, что разговор
был и что капитан Гез не согласился взять меня пассажиром на борт «Бегущей по волнам». Я прибавил, что говорю с ним, Брауном, единственно по указанию Геза о принадлежности корабля ему. Это положение
дела я представил без всех его странностей, как обычный случай или естественную помеху.
— Это ему мгновенно пришло в голову. Он уже
был сегодня и говорил про завтрашний
день. Я знаю даже его маршрут: Гель-Гью, Тоуз, Кассет, Зурбаган. Вы еще зайдете в Дагон за грузом железных изделий. Но это лишь несколько часов расстояния.
Я сказал, что мое желание — перевезти вещи немедленно. Почти приятельский тон Геза, его нежное отношение к морю, вчерашняя брань и сегодняшняя учтивость заставили меня думать, что, по всей видимости, я имею
дело с человеком неуравновешенным, импульсивным, однако умеющим обуздать себя. Итак, я захотел узнать размер платы, а также, если
есть время, взглянуть на свою каюту.
Он
был рад услышать, что
дело слажено, и мы условились встретиться в четыре часа
дня на «Бегущей по волнам», куда я рассчитывал приехать значительно раньше.
На мою хитрость, цель которой
была заставить Синкрайта разговориться, штурман ответил уклончиво, так что, оставив эту тему, я занялся книгами. За моим плечом Синкрайт восклицал: «Смотрите, совсем новая книга, и уже листы разрезаны!» — или: «Впору университету такая библиотека». Вместе с тем завел он разговор обо мне, но я, сообразив, что люди этого сорта каждое излишне сказанное слово обращают для своих целей, ограничился внешним положением
дела, пожаловавшись, для разнообразия, на переутомление.
— Вы сильный игрок, — объявил Гез. — Истинное наслаждение
было мне играть с вами. Теперь поговорим о
деле. Мы выходим утром в Дагон, там берем груз и плывем в Гель-Гью. Вы не
были в Гель-Гью? Он лежит по курсу на Зурбаган, но в Зурбагане мы
будем не раньше как через двадцать — двадцать пять
дней.
Я понял лишь, что он рассчитывает
быть в Гель-Гью
дней через пять-шесть.
Видя, что я решительно встал, Гез опустил смычок и пожелал приятно провести
день — несколько насмешливым тоном, на который теперь я уже не обращал внимания. И я сам хотел
быть один, чтобы подумать о происшедшем.
Дело, видите ли, в том, что род ныне умершей жены Сениэля в родстве с первыми поселенцами, основателями Гель-Гью; те
были выкинуты, очень давно, на берег с брига, называвшегося, как и наше судно.
Стон ударов по железу набрасывался со всех концов зрелища; грохот паровых молотов, цикады маленьких молотков, пронзительный визг
пил, обморочное дребезжание подвод — все это, если слушать, не
разделяя звуков, составляло один крик.
Во всем крылся великий и опасный сарказм, зародивший тревогу. Я ждал, что Гез сохранит в распутстве своем по крайней мере возможную элегантность, — так я думал по некоторым его личным чертам; но поведение Геза заставило ожидать худших вещей, а потому я утвердился в намерении совершенно уединиться. Сильнее всего мучила меня мысль, что, выходя на палубу
днем, я рисковал, против воли,
быть втянутым в удалую компанию. Мне оставались — раннее, еще дремотное утро и глухая ночь.
Я решил, что, если ближайший
день не переменит всей этой злобной нечистоты в хотя бы подобие спокойной жизни, — самое лучшее для меня
будет высадиться на первой же остановке.
В моем положении следовало
быть откровенным, не касаясь внутренних сторон
дела.
Тоббоган вошел со мной; затем он открыл дверь и исчез, надо
быть, по своим
делам, так как послышался где-то вблизи его разговор с Дэзи.
— Не верьте ему, — возразила Дэзи. —
Дело было проще. Я подралась с Больтом, и он наставил мне фонарей…
По случайным, отдельным словам можно
было догадаться, что
дела Проктора не блестящи.
— Вот это весь разговор, — сказала она, покорно возвращаясь на свой канат. В ее глазах блестели слезы смущения, на которое она досадовала сама. — Спрячьте деньги, чтобы я их больше не видела. Ну зачем это
было подстроено? Вы мне испортили весь
день. Прежде всего, как я могла объяснить Тоббогану? Он даже не поверил бы. Я побилась с ним и доказала, что деньги следует возвратить.
На «Нырке» питались однообразно, как питаются вообще на небольших парусниках, которым за десять-двадцать
дней плавания негде достать свежей провизии и негде хранить ее. Консервы, солонина, макароны, компот и кофе — больше
есть было нечего, но все поглощалось огромными порциями. В знак душевного мира, а может
быть, и различных надежд, какие чаще бывают мухами, чем пчелами, Проктор налил всем по стакану рома. Солнце давно село. Нам светила керосиновая лампа, поставленная на крыше кухни.
Пока это происходило, все стояли, как связанные. И вот, с волны на волну, прыгая и перескакивая, Фрези Грант побежала к тому острову. Тогда опустился туман, вода дрогнула, и, когда туман рассеялся, не видно
было ни девушки, ни того острова: как он поднялся из моря, так и опустился снова на
дно. Дэзи, возьми платок и вытри глаза.
Разговор
был прерван появлением матроса, пришедшего за огнем для трубки. «Скоро ваш отдых», — сказал он мне и стал копаться в углях. Я вышел, заметив, как пристально смотрела на меня девушка, когда я уходил. Что это
было? Отчего так занимала ее история, одна половина которой лежала в тени
дня, а другая — в свете ночи?
Главное же, я знал и
был совершенно убежден в том, что встречу Биче Сениэль, девушку, память о которой лежала во мне все эти
дни светлым и неясным движением мыслей.
— Может
быть, — рассеянно сказала Дэзи. — Я не
буду спорить, только мы тогда, после двадцати шести
дней пустынного океана, не увидели бы всей этой красоты. А сколько еще впереди!
Все эти люди хотя и не
были пьяны, но видно
было, что они провели
день в разнообразном веселье.
Его перебило возвращение всей застольной группы, занявшей свои места с гневом и смехом. Дальнейший разговор
был так нервен и непоследователен — причем часть обращалась ко мне, поясняя происходящее; другая вставляла различные замечания, спорила и перебивала, — что я бессилен восстановить ход беседы. Я
пил с ними, слушая то одного, то другого, пока мне не стало ясным положение
дела.
Накануне карнавала, то
есть третьего
дня, в статую произвели выстрел разрывной пулей, но она отбила только верхний угол подножия памятника.
— Прошу меня извинить. Я не только вас знаю, но мы имеем общих знакомых. Капитан Гез, с которым я плыл сюда, вероятно, прибыл на
днях, может
быть, даже вчера.
— Здесь нет секрета, — ответила Биче, подумав. — Мы путаемся, но договоримся. Этот корабль наш, он принадлежал моему отцу. Гез присвоил его мошеннической проделкой. Да, что-то
есть в нашей встрече, как во сне, хотя я и не могу понять!
Дело в том, что я в Гель-Гью только затем, чтобы заставить Геза вернуть нам «Бегущую». Вот почему я сразу назвала себя, когда вы упомянули о Гезе. Я его жду и думала получить сведения.
Затем, хотя ему
было запрещено пользоваться судном для своих целей, Гез открыто заявил право собственности и отвел «Бегущую» в другой порт. Обстоятельства
дела не позволяли обратиться к суду. В то время Сениэль надеялся, что получит значительную сумму по ликвидации одного чужого предприятия, бывшего с ним в деловых отношениях, но получение денег задержалось, и он не мог купить у Геза свой собственный корабль, как хотел. Он думал, что Гез желает денег.
Дело в том, что в Гезе
есть — так мне кажется, конечно, — известное уважение ко мне.
В Лиссе, куда указывали мои справки, я разминулась с Гезом всего на один
день; не зная, зайдет он в Лисс или отправится прямо в Гель-Гью, я приехала сюда в поезде, так как все равно он здесь должен
быть, это мне верно передали.
На другой
день не
было более жалкого труса под мачтами всего света, чем Гез.
— Войдемте на лестницу, — сказал он. — Я тоже иду к Гезу. Я видел, как вы ехали, и облегченно вздохнул. Можете мне не верить, если хотите. Побежал догонять вас. Страшное, гнусное
дело, что говорить! Но нельзя
было помешать ему. Если я в чем виноват, то в том, почему ему нельзя
было помешать. Вы понимаете? Ну, все равно. Но я
был на вашей стороне; это так. Впрочем, от вас зависит, знаться со мной или смотреть как на врага.
Рассказав, что Гез останавливается у него четвертый раз, платил хорошо, щедро давал прислуге, иногда не ночевал дома и
был, в общем, беспокойным гостем, Гарден получил предложение перейти к
делу по существу.
— Часов в восемь. Я бы и минуты заметила, знай кто-нибудь, что так
будет. Я уже решила, что не пойду. Пусть лучше меня прогонят. Я свое
дело знаю. Меня обвинять нечего и нечего.
Вот тут, как я поднялась за щеткой, вошли наверх Бутлер с джентльменом и опять насчет Геза: «Дома ли он?» В сердцах я наговорила лишнее и прошу меня извинить, если не так сказала, только показала на дверь, а сама скорее ушла, потому что, думаю, если ты меня позвонишь, так знай же, что я не вертелась у двери, как собака, а
была по своим
делам.
Мне приходилось, по расчету моих и его денег, — причем он уверял, что болты стоили ему по три гинеи за сотню, — непроверенные остатки. Я выделился, таким образом, из расчета пятьсот за триста пятьдесят, и между нами произошла сцена. Однако доказать ничего
было нельзя, поэтому я вчера же направился к одному сведущему по этим
делам человеку, имя которого называть не
буду, и я узнал от него, что наша партия меньше как за пять тысяч не может
быть продана, что цена держится крепко.
Я уже
побыла в театре и малость, грешным
делом, оттанцевала разка три.
—
Были у нас? — сказал он. — Мы от следователя. Вернитесь, я вам расскажу.
Дело произвело шум. Третий ваш враг, Синкрайт, уже арестован; взяли и матросов; да, почти всех. Отчего вы уходите?