— Вы правы. Так будет приятнее и ему и мне. Хотя… Нет, вы действительно правы. У нас есть план, — продолжала Биче, устраняя озабоченную морщину, игравшую между тонких бровей, меняя позу и улыбаясь. — План вот в чем: оставить пока все дела и отправиться на «Бегущую». Я так давно не
была на палубе, которую знаю с детства! Днем было жарко. Слышите, какой шум? Нам надо встряхнуться.
Неточные совпадения
Он умолк и ничем не выразил желания продолжать разговор. Я обдумывал, что сказать, как
на палубе раздались шаги и возглас: «Ха-ха!» — сопровождаемый, должно
быть, пьяным жестом.
Не зная еще, как взяться за это, я подошел к судну и увидел, что Браун прав:
на палубе виднелись матросы. Но это не
был отборный, красивый народ хорошо поставленных корабельных хозяйств. По-видимому, Гез взял первых попавшихся под руку.
Во всем крылся великий и опасный сарказм, зародивший тревогу. Я ждал, что Гез сохранит в распутстве своем по крайней мере возможную элегантность, — так я думал по некоторым его личным чертам; но поведение Геза заставило ожидать худших вещей, а потому я утвердился в намерении совершенно уединиться. Сильнее всего мучила меня мысль, что, выходя
на палубу днем, я рисковал, против воли,
быть втянутым в удалую компанию. Мне оставались — раннее, еще дремотное утро и глухая ночь.
Шагов я не слышал. Внизу трапа появилась стройная, закутанная фигура, махнула рукой и перескочила в шлюпку точным движением. Внизу
было светлее, чем смотреть вверх,
на палубу. Пристально взглянув
на меня, женщина нервно двинула руками под скрывавшим ее плащом и села
на скамейку рядом с той, которую занимал я. Ее лица, скрытого кружевной отделкой темного покрывала, я не видел, лишь поймал блеск черных глаз. Она отвернулась, смотря
на корабль. Я все еще удерживался за трап.
Я ответил, когда ступил
на палубу, причем случайно пошатнулся и
был немедленно подхвачен.
Пока я объяснялся с командой шхуны, моя шлюпка
была подведена к корме, взята
на тали и поставлена рядом с шлюпкой «Нырка». Мой багаж уже лежал
на палубе, у моих ног. Меж тем паруса взяли ветер, и шхуна пошла своим путем.
–…
есть указания в городском архиве, — поспешно вставил свое слово рассказчик. — Итак, я рассказываю легенду об основании города. Первый дом построил Вильямс Гобс, когда
был выброшен
на отмели среди скал. Корабль бился в шторме, опасаясь неизвестного берега и не имея возможности пересечь круговращение ветра. Тогда капитан увидел прекрасную молодую девушку, вбежавшую
на палубу вместе с гребнем волны. «Зюйд-зюйд-ост и три четверти румба!» — сказала она можно понять как чувствовавшему себя капитану.
Тотчас прибежал еще один человек; за ним третий. Это
были Гораций и повар. Мулат шумно приветствовал меня. Повар принес фонарь. При слабом, неверном свете фонаря мы поднялись
на палубу.
Осмотрев маленькие паруса, важную безжизненность
палубы, люков, впитав всю обреченность этого карлика-корабля, который, при полной соразмерности частей, способности принять фунтов пять груза и даже держаться
на воде и плыть, все-таки не мог ничем ответить прямому своему назначению, кроме как в воображении человеческом, — я решил, что каравелла
будет моя.
Я опять вышел
на палубу, затем в кухню, кубрик; везде
был голый беспорядок, полный мусора и москитов.
Мне следовало
быть на палубе: второй матрос «Эспаньолы» ушел к любовнице, а шкипер и его брат сидели в трактире, — но было холодно и мерзко вверху. Наш кубрик был простой дощатой норой с двумя настилами из голых досок и сельдяной бочкой-столом. Я размышлял о красивых комнатах, где тепло, нет блох. Затем я обдумал только что слышанный разговор. Он встревожил меня, — как будете встревожены вы, если вам скажут, что в соседнем саду опустилась жар-птица или расцвел розами старый пень.
— Лезь, Гаврила! — обратился Челкаш к товарищу. В минуту они
были на палубе, где три темных бородатых фигуры, оживленно болтая друг с другом на странном сюсюкающем языке, смотрели за борт в лодку Челкаша. Четвертый, завернутый в длинную хламиду, подошел к нему и молча пожал ему руку, потом подозрительно оглянул Гаврилу.
Один корабль обошел вокруг света и возвращался домой. Была тихая погода, весь народ
был на палубе. Посреди народа вертелась большая обезьяна и забавляла всех. Обезьяна эта корчилась, прыгала, делала смешные рожи, передразнивала людей, и видно было — она знала, что ею забавляются, и оттого еще больше расходилась.
Неточные совпадения
«А вы что ж не танцуете? — // Сказал Последыш барыням // И молодым сынам. — // Танцуйте!» Делать нечего! // Прошлись они под музыку. // Старик их осмеял! // Качаясь, как
на палубе // В погоду непокойную, // Представил он, как тешились // В его-то времена! // «
Спой, Люба!» Не хотелося //
Петь белокурой барыне, // Да старый так пристал!
Когда
на другой день стало светать, корабль
был далеко от Каперны. Часть экипажа как уснула, так и осталась лежать
на палубе, поборотая вином Грэя; держались
на ногах лишь рулевой да вахтенный, да сидевший
на корме с грифом виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он сидел, тихо водил смычком, заставляя струны говорить волшебным, неземным голосом, и думал о счастье…
Внезапный звук пронесся среди деревьев с неожиданностью тревожной погони; это запел кларнет. Музыкант, выйдя
на палубу, сыграл отрывок мелодии, полной печального, протяжного повторения. Звук дрожал, как голос, скрывающий горе; усилился, улыбнулся грустным переливом и оборвался. Далекое эхо смутно
напевало ту же мелодию.
Но всего замечательнее
была в этой картине фигура человека, стоящего
на баке [Бак — носовая часть верхней
палубы, носовая над стройка.] спиной к зрителю.
— Да, Атвуд, — сказал Грэй, — я, точно, звал музыкантов; подите, скажите им, чтобы шли пока в кубрик. Далее
будет видно, как их устроить. Атвуд, скажите им и команде, что я выйду
на палубу через четверть часа. Пусть соберутся; вы и Пантен, разумеется, тоже послушаете меня.