Неточные совпадения
Это произошло так. В
одно из его редких возвращений домой он
не увидел, как всегда еще издали, на пороге дома свою жену Мери, всплескивающую руками, а затем бегущую навстречу до потери дыхания. Вместо нее у детской кроватки — нового предмета в маленьком доме Лонгрена — стояла взволнованная соседка.
«Довольно мне колоть вам глаза, — сказала она, — и так уж нет почти ни
одной семьи, где я
не взяла бы в долг хлеба, чаю или муки.
Меж Лонгреном и Меннерсом, увлекаемым в штормовую даль, было
не больше десяти сажен еще спасительного расстояния, так как на мостках под рукой у Лонгрена висел сверток каната с вплетенным в
один его конец грузом.
Но Лонгрен
не сказал ему ни
одного слова; казалось, он
не слышал отчаянного вопля.
«Лонгрен, — донеслось к нему глухо, как с крыши — сидящему внутри дома, — спаси!» Тогда, набрав воздуха и глубоко вздохнув, чтобы
не потерялось в ветре ни
одного слова, Лонгрен крикнул...
Одна за другой, наивные ее попытки к сближению оканчивались горьким плачем, синяками, царапинами и другими проявлениями общественного мнения; она перестала наконец оскорбляться, но все еще иногда спрашивала отца: «Скажи, почему нас
не любят?» — «Э, Ассоль, — говорил Лонгрен, — разве они умеют любить?
—
Не знаю, сколько пройдет лет, — только в Каперне расцветет
одна сказка, памятная надолго.
Лонгрен выслушал девочку,
не перебивая, без улыбки, и, когда она кончила, воображение быстро нарисовало ему неизвестного старика с ароматической водкой в
одной руке и игрушкой в другой. Он отвернулся, но, вспомнив, что в великих случаях детской жизни подобает быть человеку серьезным и удивленным, торжественно закивал головой, приговаривая...
В
одном месте было зарыто две бочки лучшего Аликанте [Аликанте — вино, названное по местности в Испании.], какое существовало во время Кромвеля [Кромвель, Оливер (1599–1658) — вождь Английской буржуазной революции XVII века.], и погребщик, указывая Грэю на пустой угол,
не упускал случая повторить историю знаменитой могилы, в которой лежал мертвец, более живой, чем стая фокстерьеров.
Никакая профессия, кроме этой,
не могла бы так удачно сплавить в
одно целое все сокровища жизни, сохранив неприкосновенным тончайший узор каждого отдельного счастья.
В его смутных чертах светилось
одно из тех чувств, каких много, но которым
не дано имени.
Не далее как в пяти шагах, свернувшись, подобрав
одну ножку и вытянув другую, лежала головой на уютно подвернутых руках утомившаяся Ассоль.
С этого времени его
не покидало уже чувство поразительных открытий, подобно искре в пороховой ступке Бертольда [Пороховая ступка Бертольда — Бертольд Шварц, францисканский монах,
один из первых изобретателей пороха и огнестрельного оружия в Европе XIV века.], —
одного из тех душевных обвалов, из-под которых вырывается, сверкая, огонь.
— Раз нам
не везет, надо искать. Я, может быть, снова поступлю служить — на «Фицроя» или «Палермо». Конечно, они правы, — задумчиво продолжал он, думая об игрушках. — Теперь дети
не играют, а учатся. Они все учатся, учатся и никогда
не начнут жить. Все это так, а жаль, право, жаль. Сумеешь ли ты прожить без меня время
одного рейса? Немыслимо оставить тебя
одну.
Я с удовольствием посидел бы с вами, и даже
не за
одной бутылкой, но нужно идти.
Он часто плавал с
одним балластом, отказываясь брать выгодный фрахт только потому, что
не нравился ему предложенный груз.
— Благодарю! — Грэй сильно сжал руку боцмана, но тот, сделав невероятное усилие, ответил таким пожатием, что капитан уступил. После этого подошли все, сменяя друг друга застенчивой теплотой взгляда и бормоча поздравления. Никто
не крикнул,
не зашумел — нечто
не совсем простое чувствовали матросы в отрывистых словах капитана. Пантен облегченно вздохнул и повеселел — его душевная тяжесть растаяла.
Один корабельный плотник остался чем-то недоволен: вяло подержав руку Грэя, он мрачно спросил...
Это довело его наконец до того, что он стал считать мысленно: «
Один… два… тридцать…» и так далее, пока
не сказал «тысяча».
— Вы видите, как тесно сплетены здесь судьба, воля и свойство характеров; я прихожу к той, которая ждет и может ждать только меня, я же
не хочу никого другого, кроме нее, может быть, именно потому, что благодаря ей я понял
одну нехитрую истину.
Если бы
не ряд крыш, он различил бы в окне
одного дома Ассоль, сидящую за какой-то книгой.
Пока ее
не было, ее имя перелетало среди людей с нервной и угрюмой тревогой, с злобным испугом. Больше говорили мужчины; сдавленно, змеиным шипением всхлипывали остолбеневшие женщины, но если уж которая начинала трещать — яд забирался в голову. Как только появилась Ассоль, все смолкли, все со страхом отошли от нее, и она осталась
одна средь пустоты знойного песка, растерянная, пристыженная, счастливая, с лицом
не менее алым, чем ее чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю.
Теперь мы отойдем от них, зная, что им нужно быть вместе
одним. Много на свете слов на разных языках и разных наречиях, но всеми ими, даже и отдаленно,
не передашь того, что сказали они в день этот друг другу.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат,
не такого рода! со мной
не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни
один человек в мире
не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это
не жаркое.
Лука Лукич.
Не могу,
не могу, господа. Я, признаюсь, так воспитан, что, заговори со мною
одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и души нет и язык как в грязь завязнул. Нет, господа, увольте, право, увольте!
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я
не хочу после… Мне только
одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и
не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни
одна женщина
не может их выдержать,
не так ли?
Одно плохо: иной раз славно наешься, а в другой чуть
не лопнешь с голоду, как теперь, например.