Лаврецкий глядел на ее чистый, несколько строгий профиль, на закинутые за уши волосы, на
нежные щеки, которые загорели у ней, как у ребенка, и думал: «О, как мило стоишь ты над моим прудом!» Лиза не оборачивалась к нему, а смотрела на воду и не то щурилась, не то улыбалась.
Ружье мое соскользнуло на траву, я все забыл, я пожирал взором этот стройный стан, и шейку, и красивые руки, и слегка растрепанные белокурые волосы под белым платочком, и этот полузакрытый, умный глаз, и эти ресницы, и
нежную щеку под ними…
Ни одно приветствие не удерживало ее на пути, и сто любопытных глаз, озиравших с головы до ног незнакомую красавицу, вызвали краску на
нежные щеки ее, — глаза покрылись какою-то электрической влагой, грудь неровно подымалась, и можно было догадаться по выражению лица, что настала минута для нее мучительна<я>.
На вид она казалась лет двадцати двух или двадцати трех; лицо имела круглое, довольно простое, но приятное,
нежные щеки, кроткие голубые глаза и маленькие, очень красивые и чистые руки. Одета она была опрятно.
Неточные совпадения
Ей стало лучше; она хотела освободиться от моей руки, но я еще крепче обвил ее
нежный, мягкий стан; моя
щека почти касалась ее
щеки; от нее веяло пламенем.
Он потянулся и зевнул, глядя на Марфеньку, любуясь
нежной белизной ее лба, мягкостью и здоровым цветом
щек и рук.
Ни одного теплого слова, ни одного
нежного взгляда, ни одной ласки; возле, около — посторонние, морщины, пожелтелые
щеки, существа потухающие, хилые.
И разве он не видал, что каждый раз перед визитом благоухающего и накрахмаленного Павла Эдуардовича, какого-то балбеса при каком-то посольстве, с которым мама, в подражание модным петербургским прогулкам на Стрелку, ездила на Днепр глядеть на то, как закатывается солнце на другой стороне реки, в Черниговской губернии, — разве он не видел, как ходила мамина грудь и как рдели ее
щеки под пудрой, разве он не улавливал в эти моменты много нового и странного, разве он не слышал ее голос, совсем чужой голос, как бы актерский, нервно прерывающийся, беспощадно злой к семейным и прислуге и вдруг
нежный, как бархат, как зеленый луг под солнцем, когда приходил Павел Эдуардович.
И вот, блаженно и пьяно, я иду по лестнице вниз, к дежурному, и быстро у меня на глазах, всюду кругом неслышно лопаются тысячелетние почки и расцветают кресла, башмаки, золотые бляхи, электрические лампочки, чьи-то темные лохматые глаза, граненые колонки перил, оброненный на ступенях платок, столик дежурного, над столиком — нежно-коричневые, с крапинками,
щеки Ю. Все — необычайное, новое,
нежное, розовое, влажное.