Но в это время глаза мельника устремляются на плотину — и он цепенеет от ужаса: плотины
как не бывало; вода гуляет через все снасти… Вот тебе и мастак-работник, вот тебе и парень на все руки! Со всем тем, боже сохрани, если недовольный хозяин начнет упрекать Акима: Аким ничего, правда, не скажет в ответ, но уж зато с этой минуты бросает работу, ходит как словно обиженный, живет как вон глядит; там кочергу швырнет, здесь ногой пихнет, с хозяином и хозяйкой слова не молвит, да вдруг и перешел в другой дом.
Неточные совпадения
Все смолкли и усердно принялись за работу. Хозяйка, стоявшая уже у печки, гремела горшками
как ни в чем
не бывало.
Осмотрев затем место и убедившись, что
не предстояло уже никакой опасности, Петр спокойно,
как ни в чем
не бывало, вернулся на двор.
С некоторых пор,
не мешает заметить, Глеб наблюдал, чтобы Гришка
как можно реже
бывал на озере; взамен этого он норовил посылать туда
как можно чаще своего собственного сына.
Может статься, оно и так,
как он говорит; на свете и
не такие диковинки
бывают.
— Ох-ох, нет, касатик, никогда с ним такого
не бывало! — подхватила со вздохом старушка. — Лежит,
не двинется,
не пьет,
не ест ничевохонько третьи сутки…
Не прилучился бы грех
какой.
Сказав это, он уперся руками в головы мужиков, сидевших на крылечке; те продолжали себе распевать, —
как ни в чем
не бывало! — перескочил через них и, подойдя к старому рыбаку, вторично с ним поздоровался.
—
Как не знаешь? — нетерпеливо вымолвил старик. — Ты должон знать… потому это, примерно, твое выходит дело знать, кто у тебя
бывает…
Не тысяча человек сидит у тебя по ночам… должон знать!..
— Чего тут?.. Вишь, половину уж дела отмахнули!.. Рази нам впервака: говорю,
как жил этта я в Серпухове, у Григорья Лукьянова —
бывало, это у нас вчастую так-то пошаливали… Одно слово: обделаем — лучше быть нельзя!.. Смотри, только ты
не зевай, делай,
как, примерно, я говорил; а уж насчет, то есть, меня
не сумневайся: одно слово — Захар! Смотри же, жди где сказано: духом буду… Ну что ж на дожде-то стоять?.. Качай! — заключил Захар, оправляя мокрые волосы, которые хлестали его по лицу.
Мороз пробежал по всем суставчикам приемыша, и хмель, начинавший уже шуметь в голове его, мгновенно пропал. Он круто повернул к двери и шмыгнул на улицу. Захар, больше владевший собою, подошел к Герасиму, успевшему уже сменить батрака за прилавком, потом прошелся раза два по кабаку,
как бы ни в чем
не бывало, и, подобрав штофы под мышки, тихо отворил дверь кабака. Очутившись на крыльце, он пустился со всех ног догонять товарища.
Время от времени в смущенной душе его
как будто просветлялось, и тогда он внутренне давал себе крепкую клятву — никогда, до скончания века,
не бывать в Комареве,
не выходить даже за пределы площадки, жить тихо-тихо, так, чтоб о нем и
не вспоминал никто.
Не стану утруждать читателя описанием этой сцены. И без того уже, увидите вы, найдется много людей, которые обвинят меня в излишней сентиментальности, излишних, ни к чему
не ведущих «излияниях», обвинят в неестественности и стремлении к идеалам, из которых всегда «невесть что такое выходит»… и проч., и проч. А критики? Но у «критиков»,
как вы знаете,
не по хорошему мил
бываешь, а по милу хорош; нельзя же быть другом всех критиков!
Пастух под тенью спал, надеяся на псов, // Приметя то, змея из-под кустов // Ползёт к нему, вон высунувши жало; // И Пастуха на свете бы не стало: // Но сжаляся над ним, Комар, что было сил, // Сонливца укусил. // Проснувшися, Пастух змею убил; // Но прежде Комара спросонья так хватил, // Что бедного его
как не бывало.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто
не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть,
не то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец
не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его
бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем
не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей,
не виноват ни душою, ни телом.
Не извольте гневаться! Извольте поступать так,
как вашей милости угодно! У меня, право, в голове теперь… я и сам
не знаю, что делается. Такой дурак теперь сделался,
каким еще никогда
не бывал.
Осип, слуга, таков,
как обыкновенно
бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но
не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
— А счастье наше — в хлебушке: // Я дома в Белоруссии // С мякиною, с кострикою // Ячменный хлеб жевал; //
Бывало, вопишь голосом, //
Как роженица корчишься, //
Как схватит животы. // А ныне, милость Божия! — // Досыта у Губонина // Дают ржаного хлебушка, // Жую —
не нажуюсь! —
Стародум. Любезная Софья! Я узнал в Москве, что ты живешь здесь против воли. Мне на свете шестьдесят лет. Случалось быть часто раздраженным, ино-гда быть собой довольным. Ничто так
не терзало мое сердце,
как невинность в сетях коварства. Никогда
не бывал я так собой доволен,
как если случалось из рук вырвать добычь от порока.