Неточные совпадения
Детские комнаты в доме
графа Листомирова располагались на южную сторону
и выходили в сад. Чудное было помещение! Каждый раз, как солнце было на небе, лучи его с утра до заката проходили в окна; в нижней только части окна завешивались голубыми тафтяными занавесками для предохранения детского зрения от излишнего света. С тою же целью по всем комнатам разостлан был ковер также голубого цвета
и стены оклеены были не слишком светлыми обоями.
Нельзя сказать, чтобы мальчик этот был особенно интересен; но нельзя было не остановиться на нем, так как он представлял теперь единственную мужскую отрасль фамилии
графов Листомировых
и, как справедливо иногда замечал его отец, задумчиво глядя вдаль
и меланхолически свешивая голову набок: «Мог, — кто знает? — мог играть в будущем видную роль в отечестве?!»
Вопреки давно принятому обычаю в семье
графов Листомировых давать различные сокращенные
и более или менее фантастические прозвища детям, Верочку иначе не называли, как ее настоящим именем.
Последнее замечание сопровождалось новым взглядом, направленным на
графа. Графине, очевидно, хотелось знать мнение мужа, чтобы потом не вышло привычного заключения, что все в доме творится без его совета
и ведома.
Он вообще не любил терять праздных слов. Он принадлежал скорее к числу лиц думающих, мыслящих, — хотя, надо сказать, трудно было сделать заключение о точном характере его мыслей, так как он больше ограничивался намеками на различные идеи, чем на их развитие. При малейшем противоречии
граф чаще всего останавливался даже на полумысли
и как бы говорил самому себе: «Не ст́оит!» Он обыкновенно отходил в сторону, нервно пощипывая жиденькие усы
и погружаясь в грустную задумчивость.
Задумчивое настроение
графа согласовалось, впрочем, как нельзя больше с его внешним видом, замечательно длинным-длинным, как бы всегда расслабленным
и чем-то недовольным. Он нарочно носил всегда панталоны из самого толстого трико, чтобы хоть сколько-нибудь скрыть худобу ног, —
и напрасно это делал; по справедливости ему следовало бы даже гордиться худобою ног, так как она составляла одно из самых характерных, типических родовых отличий всех
графов Листомировых.
Наружность
графа дополнялась чертами его худощавого бледного лица, с носом, несколько сдвинутым на сторону,
и большими дугообразными бровями, усиленно как-то подымавшимися на лбу, странно уходившем между сплюснутыми боками головы, большею частью склоненной набок.
Совершенно несправедливо говорили, будто
граф тоскует от бездействия, от недостатка случая выказать свои способности. Случаи эти представлялись чуть ли еще не в то время, когда ему минуло девятнадцать лет
и дядя-посланник открыл перед ним дипломатическую карьеру. В жизни
графа случаи блестящей карьеры искусно были расставлены, как версты по шоссейной дороге; — ничего только из этого не вышло.
На первых порах
граф принимался как бы действовать
и даже много говорил; но тут же нежданно умолкал
и удалялся, очевидно чем-то неудовлетворенный. Мысли ли его были не поняты как следует или действия не оценены по справедливости, — только он переходил от одного счастливого случая к другому, не сделав себе в конце концов, что называется, карьеры, — если не считать, конечно, нескольких звезд на груди
и видного придворного чина.
Несправедливо было также мнение, что
граф, всегда тоскующий
и молчаливый в свете, был дома крайне взыскательный
и даже деспот.
Граф был только аккуратен. Прирожденное это свойство доходило, правда, до педантизма, но, в сущности, было самого невинного характера.
Граф требовал, чтобы каждая вещь в доме оставалась неприкосновенною на том месте, где была однажды положена; каждый мельчайший предмет имел свой определенный пункт. Если, например, мундштучок для пахитос, уложенный на столе параллельно с карандашом, отодвигался в сторону,
граф тотчас же замечал это,
и начинались расспросы: кто переставил? Зачем? Почему?
и т. д.
С высоты своих длинных ног
и тощего длинного туловища
граф постоянно смотрел тусклыми глазами в какой-то далекий туманный горизонт
и время от времени вздыхал, усиленно подымая на лбу то одну бровь, то другую, Меланхолия не покидала
графа даже в тех случаях, когда главный управляющий над конторой вручал ему в конце каждого месяца значительные денежные суммы.
Граф внимательно сосчитывал деньги, нетерпеливо всегда переворачивал бумажку, когда номер был кверху или книзу
и не подходил с другими, запирал пачку в ящик, прятал ключ в карман
и, приблизившись к окну, пощипывая усики, произносил всегда с грустью: «Охо-хо-хо-хо!!.» — после чего начинал снова расхаживать по дому, задумчиво убирая все, что казалось ему лежащим неправильно.
Граф редко высказывался даже в тех случаях, когда дело касалось важных принципов
и убеждений, всосанных, так сказать, с молоком. Не допуская, например, возможности быть за обедом иначе, как во фраке
и белом галстуке, даже когда оставался вдвоем с женою, —
и находя это необходимым потому, что это… это всегда поддерживает — именно поддерживает… — но что поддерживает, — это
граф никогда не досказывал.
«Tu crois? Tu penses? Quelle idue!..» Этими словами, произносимыми не то вопросительно, не то с пренебрежением, оканчивались обыкновенно все объяснения с женою
и тетей Соней. После этого он отходил к окну, глядел в туманную даль
и выпускал из груди несколько вздохов, — из чего жена
и тетя Соня, с огорченным чувством, заключали всегда, что
граф не был согласен с их мнением.
С последним ударом
граф придвинулся к столу, хотел как будто что-то сказать, но остановился, вздохнул
и тоскливо приподнял сначала одну бровь, потом другую.
Расслабленные нервы графини не выносили шума.
Граф вообще не любил, чтобы дети бросались на шею, громко играли
и говорили; сильные изъявления каких бы то ни было чувств пробуждали в нем всегда неприятное ощущение внутреннего стеснения
и неловкости.
На этот раз по крайней мере
граф мог быть довольным. Зизи
и Паф, предупрежденные Верочкой, — не произнесли слова; Верочка не спускала глаз с сестры
и брата; она заботливо предупреждала каждое их движение.
Выходя из детской, она встретилась с сестрой
и графом.
Граф выпрямился
и начал ходить по комнате.
— Я это знал!.. Вы всегда так! Всегда!! — проговорил он, передвигая бровями не то с видом раздражения, не то тоскливо. — Всегда так! Всегда выдумают какие-то… цирк; гм!! очень нужно! Quelle id́ue!!. Какой-то там негодяй сорвался… (
граф, видимо, был взволнован, потому что никогда, по принципу, не употреблял резких, вульгарных выражений), — сорвался какой-то негодяй
и упал… какое зрелище для детей!!. Гм!!. наши дети особенно так нервны; Верочка так впечатлительна… Она теперь целую ночь спать не будет.
— Tu crois? Tu penses? Quelle id́ue!.. — подхватил
граф, пожимая плечами
и продолжая отмеривать пол длинными своими ногами.
Не без труда успокоив сестру
и графа, тетя Соня вернулась в детскую.