Неточные совпадения
В огромной печи с низким сводом жарко пылает золотой огонь, а перед ним чертом извивается, шаркая длинной лопатой, пекарь Пашка Цыган,
душа и голова мастерской, —
человек маленький, черноволосый, с раздвоенной бородкой и ослепительно белыми зубами.
Мне грустно, чувство одиночества и отчужденности от этих
людей скипается в груди тяжким комом. В грязные окна бьется вьюга — холодно на улице! Я уже видал таких
людей, как эти, и немного понимаю их, — знаю я, что почти каждый переживает мучительный и неизбежный перелом
души: родилась она и тихо выросла в деревне, а теперь город сотнями маленьких молоточков ковал на свой лад эту мягкую, податливую
душу, расширяя и суживая ее.
Поют, и — в мастерской как будто веет свежий ветер широкого поля; думается о чем-то хорошем, что делает
людей ласковее и краше
душою. И вдруг кто-нибудь, точно устыдясь печали ласковых слов, пробормочет...
Бурно кипит грязь, сочная, жирная, липкая, и в ней варятся человечьи
души, — стонут, почти рыдают. Видеть это безумие так мучительно, что хочется с разбегу удариться головой о стену. Но вместо этого, закрыв глаза, сам начинаешь петь похабную песню, да еще громче других, — до смерти жалко
человека, и ведь не всегда приятно чувствовать себя лучше других.
И все тотчас гасло, а от быстроты, с которой эти
люди подчинялись властному окрику, — на
душе становилось еще темнее, еще тяжелее.
Я кое-что читал о русском народе, о его артельности, социальности, о мягкой, широкой, отзывчивой на добро его
душе, но гораздо больше я знал народ непосредственно, с десяти лет живя за свой страх, вне внушений семьи и школы. Большей частью мои личные впечатления как будто хорошо сливались с прочитанным: да,
люди любят добро, ценят его, мечтают о нем и всегда ждут, что вот оно явится откуда-то и обласкает, осветит суровую, темную жизнь.
Но мне все чаще думалось, что, любя доброе, как дети сказку, удивляясь его красоте и редкости, ожидая как праздника, — почти все
люди не верят в его силу и редкие заботятся о том, чтоб оберечь и охранить его рост. Все какие-то невспаханные
души: густо и обильно поросли они сорной травою, а занесет случайно ветер пшеничное зерно — росток его хиреет, пропадает.
Ночью, в тяжелый час, когда я, лежа в углу, слушал в каменном ужасе сонный храп изработавшихся
людей и расставлял пред собою так и эдак немые, непонятные слова: жизнь,
люди, правда,
душа, — пекарь тихо подполз ко мне и лег рядом...
На
душе у меня было плохо, я чувствовал себя все более чужим зверем среди этих
людей, только Артем да Пашка, видимо, понимали мое настроение, — Цыган ухарски покрикивал мне...
— Украдет хорошо — все сыты, и весело таково жить станет… Мамка, бывало, ревмя ревет… а то — напьется, песни играть станет… маненькая она была, складная… кричит тятьке-то: «Душенька ты моя милая, погибшая
душа…» Мужики его — кольями… он ничего! Артюшке бы в солдаты идти… надеялись,
человеком будет… а он — не годен…
— Чудак ты, путаная твоя голова! — вздыхая и посапывая, говорил он. — Ты пойми — ерунда все это, фальша! Книги — про кого? Про
людей. А — разве
люди про себя правду скажут? Ты — скажешь, ну? И я — не скажу. Хошь шкуру дери с меня, — не скажу! Я, может, перед богом молчать буду. Спросит он: «Ну, Василий, говори, в чем грешен?» А я скажу: «Ты, господи, сам должен все это знать, твоя
душа, не моя!»
До встречи с ним я уже много видел грязи душевной, жестокости, глупости, — видел не мало и хорошего, настояще человечьего. Мною были прочитаны кое-какие славные книги, я знал, что
люди давно и везде мечтают о другом ладе жизни, что кое-где они пробовали — и неутомимо пробуют — осуществить свои мечты, — в
душе моей давно прорезались молочные зубы недовольства существующим, и до встречи с хозяином мне казалось, что это — достаточно крепкие зубы.
Как высоко твое, о
человек, призванье,
От лика божия на землю павший свет!
Есть все в твоей
душе, чем полно мирозданье,
В ней все нашло себе созвучье и ответ…
— По-моему — про
душу тот болтает, у кого ума ни зерна нет! Ему говорят: вот как делай! А он:
душа не позволяет или там — совесть… Это все едино — совесть али
душа, лишь бы от дела отвертеться! Один верит, что ему все запрещено, — в монахи идет, другой — видит, что все можно, — разбойничает! Это — два
человека, а не один! И нечего путать их. А чему быть, то — будет сделано… надо сделать — так и совесть под печку спрячется и
душа в соседи уйдет.
— А — пошатнулась
душа в другую сторону… хочется мне пройти по земле возможно дальше… наскрозь бы! Поглядеть, — как оно все стоит… как живет, на что надеется? Вот. Однако — с моей рожей — нет у меня причины идти. Спросят
люди — чего ты ходишь? Нечем оправдаться. Вот я и думаю, — кабы рука отсохла, а то — язвы бы явились какие… С язвами — хуже, бояться будут
люди…
— Люблю я, у ворот вечером сидя, на
людей глядеть: идут, идут неизвестные
люди неизвестно куда… а может, который… хорошую
душу питает в себе. Дай им, господи, — всего!
В груди что-то растет и
душит, как будто сердце пухнет, наливаясь нестерпимой жалостью к
человеку, который не знает, куда себя девать, не находит себе дела на земле — может быть, от избытка сил, а не только от лени и «рекрутского», рабьего озорства?