А если Фоме нездоровилось, отец его, бросая все свои дела, не уходил из дома и, надоедая сестре и сыну нелепыми вопросами и советами, хмурый, с боязнью в глазах, ходил по комнатам
сам не свой и охал.
Неточные совпадения
Сидя в школе, Фома почувствовал себя свободнее и стал сравнивать
своих товарищей с другими мальчиками. Вскоре он нашел, что оба они —
самые лучшие в школе и первыми бросаются в глаза, так же резко, как эти две цифры 5 и 7,
не стертые с черной классной доски. И Фоме стало приятно оттого, что его товарищи лучше всех остальных мальчиков.
— Ну, слушай ее! — усмехнулся Игнат. — Этого
не делай никогда!
Сам со всяким обидчиком старайся управиться,
своей рукой накажи! Ребятишки-то хорошие?
— А что ты
сам за себя отвечаешь — это хорошо. Там господь знает, что выйдет из тебя, а пока… ничего! Дело
не малое, ежели человек за
свои поступки
сам платить хочет,
своей шкурой… Другой бы, на твоем месте, сослался на товарищей, а ты говоришь — я
сам… Так и надо, Фома!.. Ты в грехе, ты и в ответе… Что, — Чумаков-то…
не того…
не ударил тебя? — с расстановкой спросил Игнат сына.
Увлечение Фомы тридцатилетней женщиной, справлявшей в объятиях юноши тризну по
своей молодости,
не отрывало его от дела; он
не терялся ни в ласках, ни в работе, и там и тут внося всего себя. Женщина, как хорошее вино, возбуждала в нем с одинаковой силой жажду труда и любви, и
сама она помолодела, приобщаясь поцелуев юности.
—
Не шалопаи, а… тоже умные люди! — злобно возразил Фома, уже
сам себе противореча. — И я от них учусь… Я что? Ни в дудку, ни поплясать… Чему меня учили? А там обо всем говорят… всякий
свое слово имеет. Вы мне на человека похожим быть
не мешайте.
Но этого
не вышло: он
сам смутился пред ее спокойствием, смотрел на нее, искал слов, чтобы продолжать
свою речь, и
не находил их.
— В твои годы отец твой… водоливом тогда был он и около нашего села с караваном стоял… в твои годы Игнат ясен был, как стекло… Взглянул на него и — сразу видишь, что за человек. А на тебя гляжу —
не вижу — что ты? Кто ты такой? И
сам ты, парень, этого
не знаешь… оттого и пропадешь… Все теперешние люди — пропасть должны, потому —
не знают себя… А жизнь — бурелом, и нужно уметь найти в ней
свою дорогу… где она? И все плутают… а дьявол — рад… Женился ты?
«И этот тоже про жизнь говорит… и вот — грехи
свои знает, а
не плачется,
не жалуется… Согрешил — подержу ответ… А та?..» — Он вспомнил о Медынской, и сердце его сжалось тоской. «А та — кается…
не поймешь у ней — нарочно она или в
самом деле у нее сердце болит…»
Это вырвалось у Фомы совершенно неожиданно для него; раньше он никогда
не думал ничего подобного. Но теперь, сказав крестному эти слова, он вдруг понял, что, если б крестный взял у него имущество, — он стал бы совершенно свободным человеком, мог бы идти, куда хочется, делать, что угодно… До этой минуты он был опутан чем-то, но
не знал
своих пут,
не умел сорвать их с себя, а теперь они
сами спадают с него так легко и просто. В груди его вспыхнула тревожная и радостная надежда, он бессвязно бормотал...
На выходе из беседки Алексей Александрович, так же как всегда, говорил со встречавшимися, и Анна должна была, как и всегда, отвечать и говорить; но она была
сама не своя и как во сне шла под-руку с мужем.
Буянов, братец мой задорный, // К герою нашему подвел // Татьяну с Ольгою; проворно // Онегин с Ольгою пошел; // Ведет ее, скользя небрежно, // И, наклонясь, ей шепчет нежно // Какой-то пошлый мадригал // И руку жмет — и запылал // В ее лице самолюбивом // Румянец ярче. Ленский мой // Всё видел: вспыхнул,
сам не свой; // В негодовании ревнивом // Поэт конца мазурки ждет // И в котильон ее зовет.
— Да что вы, Родион Романыч, такой
сам не свой? Право! Слушаете и глядите, а как будто и не понимаете. Вы ободритесь. Вот дайте поговорим: жаль только, что дела много и чужого и своего… Эх, Родион Романыч, — прибавил он вдруг, — всем человекам надобно воздуху, воздуху, воздуху-с… Прежде всего!
Неточные совпадения
Городничий. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по
своей части, а я отправлюсь
сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться,
не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего
не знаешь и
не в
свое дело
не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак
не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким
самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна,
не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам,
не то я смертью окончу жизнь
свою».
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе
самому читать нравоучения для
своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее
своего барина и потому скорее догадывается, но
не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
Конечно, если он ученику сделает такую рожу, то оно еще ничего: может быть, оно там и нужно так, об этом я
не могу судить; но вы посудите
сами, если он сделает это посетителю, — это может быть очень худо: господин ревизор или другой кто может принять это на
свой счет.
Кто видывал, как слушает //
Своих захожих странников // Крестьянская семья, // Поймет, что ни работою // Ни вечною заботою, // Ни игом рабства долгого, // Ни кабаком
самим // Еще народу русскому // Пределы
не поставлены: // Пред ним широкий путь. // Когда изменят пахарю // Поля старозапашные, // Клочки в лесных окраинах // Он пробует пахать. // Работы тут достаточно. // Зато полоски новые // Дают без удобрения // Обильный урожай. // Такая почва добрая — // Душа народа русского… // О сеятель! приди!..