Неточные совпадения
— Прибить, что ли, хочешь? —
не двигаясь с
места и
не моргнув глазом, спрашивала она.
Смолин, аккуратно вытиравший тряпкой пальцы, испачканные мелом, положил тряпку,
не взглянув на Фому, окончил задачу и снова стал вытирать руки, а Ежов, улыбаясь и подпрыгивая на ходу, отправился на свое
место.
— Знаю я, — шепотом ответил Фома, чувствуя себя сконфуженным и рассматривая лицо Смолина, степенно возвращавшегося на свое
место. Ему
не понравилось это лицо — круглое, пестрое от веснушек, с голубыми глазами, заплывшими жиром.
Опасность быть застигнутым на
месте преступления
не пугала, а лишь возбуждала его — глаза у него темнели, он стискивал зубы, лицо его становилось гордым и злым.
— А что ты сам за себя отвечаешь — это хорошо. Там господь знает, что выйдет из тебя, а пока… ничего! Дело
не малое, ежели человек за свои поступки сам платить хочет, своей шкурой… Другой бы, на твоем
месте, сослался на товарищей, а ты говоришь — я сам… Так и надо, Фома!.. Ты в грехе, ты и в ответе… Что, — Чумаков-то…
не того…
не ударил тебя? — с расстановкой спросил Игнат сына.
— Я и без науки на своем
месте буду, — насмешливо сказал Фома. — И всякому ученому нос утру… пусть голодные учатся, — мне
не надо…
— Это, положим, верно, — бойка она —
не в меру… Но это — пустое дело! Всякая ржавчина очищается, ежели руки приложить… А крестный твой — умный старик… Житье его было спокойное, сидячее, ну, он, сидя на одном-то
месте, и думал обо всем… его, брат, стоит послушать, он во всяком житейском деле изнанку видит… Он у нас — ристократ — от матушки Екатерины! Много о себе понимает… И как род его искоренился в Тарасе, то он и решил — тебя на
место Тараса поставить, чувствуешь?
В тишине и свежей зелени сада, накануне омытой обильным дождем, яркое пятно нахально сияющей шумной меди показалось Фоме ненужным,
не подходящим ко времени,
месту и чувству, которое родилось в нем при виде больного, согбенного старика, одетого в белое, одиноко сидящего под кровом темно-зеленой листвы, в которой скромно прятались румяные яблоки.
— Да уж я там
не знаю, кто они по-твоему, но только видно сразу —
место свое они знают. Ловкий народ… развязный…
— Ежели видим мы, что, взяв разных людей, сгоняют их в одно
место и внушают всем одно мнение, — должны мы признать, что это умно… Потому — что такое человек в государстве?
Не больше как простой кирпич, а все кирпичи должны быть одной меры, — понял? Людей, которые все одинаковой высоты и веса, — как я хочу, так и положу…
— Ты ее положи-ка на стол мне… Это неспроста тоже сказано — все на земле разумно! Ишь… догадался какой-то!.. Н-да… это очень даже ловко выражено… И кабы
не дураки — то совсем бы это верно было… Но как дураки всегда
не на своем
месте находятся, — нельзя сказать, что все на земле разумно… Прощай, Фома! Посидишь, али подвезти?..
Мужик взял в руки топор,
не торопясь подошел к
месту, где звено плотно было связано с другим звеном, и, несколько раз стукнув топором, воротился к Фоме.
Всякая дрянь в жизни
место имеет, а человек — никогда
не дрянь…
— Мало тебе! А больше — я ничего
не скажу… На что? Все из одного
места родом — и люди и скоты… Пустяки все эти разговоры… Ты вот давай подумаем, как нам жить сегодня?
— Один — пропал… другой — пьяница!.. Дочь… Кому же я труд свой перед смертью сдам?.. Зять был бы… Я думал — перебродит Фомка, наточится, — отдам тебя ему и с тобой всё — на! Фомка негоден… А другого на
место его —
не вижу… Какие люди пошли!.. Раньше железный был народ, а теперь — никакой прочности
не имеют… Что это? Отчего?
— Нет, они
не лишние, о нет! Они существуют для образца — для указания, чем я
не должен быть. Собственно говоря —
место им в анатомических музеях, там, где хранятся всевозможные уроды, различные болезненные уклонения от гармоничного… В жизни, брат, ничего нет лишнего… в ней даже я нужен! Только те люди, у которых в груди на
месте умершего сердца — огромный нарыв мерзейшего самообожания, — только они — лишние… но и они нужны, хотя бы для того, чтобы я мог излить на них мою ненависть…
— Брось! Ничего ты
не можешь! Таких, как ты, —
не надо… Ваша пора, — пора сильных, но неумных, — прошла, брат! Опоздал ты… Нет тебе
места в жизни…
— Эх, двигается жизнь-то! Раньше песик корку жрал, — нынче моське сливки жидки… Простите, любезные господа, на кислом слове… слово-то больно уж к
месту! Оно —
не про вас, а вообще…
— Вот — гляди! Вот Маякин! Его кипятили в семи котлах, а он — жив! И — богат! Понял? Без всякой помощи, один — пробился к своему
месту! Это значит — Маякин! Маякин — человек, который держит судьбу в своих руках… Понял? Учись! В сотне нет такого, ищи в тысяче… Так и знай: Маякина из человека ни в черта, ни в ангела
не перекуешь…
— Молитва «Во еже устроити корабль» к буксирному и речному пароходу неподходяща, то есть
не то — неподходяща, — а одной ее мало!.. Речной пароход,
место постоянного жительства команды, должен быть приравнен к дому… Стало быть, потребно, окромя молитвы «Во еже устроити корабль», — читать еще молитву на основание дома… Ты чего выпьешь, однако?
Смолин свистнул сквозь зубы и отошел в сторону. И купечество один за другим стало расходиться по пароходу. Это еще более раздражило Фому: он хотел бы приковать их к
месту своими словами и —
не находил в себе таких сильных слов.
Зубов
не ожидал нападения и замер на
месте с поднятой кверху рукой. Но потом он завизжал тонким голосом, странно подскочив на
месте...
— Вы
не жизнь строили — вы помойную яму сделали! Грязищу и духоту развели вы делами своими. Есть у вас совесть? Помните вы бога? Пятак — ваш бог! А совесть вы прогнали… Куда вы ее прогнали? Кровопийцы! Чужой силой живете… чужими руками работаете! Сколько народу кровью плакало от великих дел ваших? И в аду вам, сволочам,
места нет по заслугам вашим…
Не в огне, а в грязи кипящей варить вас будут. Веками
не избудете мучений…
Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные
места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и
не завесть его? только, знаете, в таком
месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
А вы — стоять на крыльце, и ни с
места! И никого
не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и
не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Городничий. Да говорите, ради бога, что такое? У меня сердце
не на
месте. Садитесь, господа! Возьмите стулья! Петр Иванович, вот вам стул.
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы!
не нашли другого
места упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Артемий Филиппович (
не давая письма). Нет, это
место можно пропустить, а там дальше разборчиво.