Неточные совпадения
Он был владельцем канатного завода, имел в городе у пристаней лавочку. В этой лавочке, до потолка заваленной канатом, веревкой, пенькой и паклей, у него была маленькая каморка со стеклянной скрипучей дверью. В каморке стоял большой, старый, уродливый стол, перед ним — глубокое кресло, и в нем Маякин сидел целыми днями, попивая чай, читая «Московские ведомости». Среди купечества он пользовался уважением,
славой «мозгового»
человека и очень любил ставить на вид древность своей породы, говоря сиплым голосом...
—
Человек должен себя беречь для своего дела и путь к своему делу твердо знать…
Человек, брат, тот же лоцман на судне… В молодости, как в половодье, —
иди прямо! Везде тебе дорога… Но — знай время, когда и за правеж взяться надо… Вода сбыла, — там, гляди, мель, там карча, там камень; все это надо усчитать и вовремя обойти, чтобы к пристани доплыть целому…
— И я говорю: совершенно незачем. Потому деньги дадены твоим отцом, а почет тебе должен
пойти по наследству. Почет — те же деньги… с почетом торговому
человеку везде кредит, всюду дорога… Ты и выдвигайся вперед, чтобы всяк тебя видел и чтоб, ежели сделал ты на пятак, — на целковый тебе воздали… А будешь прятаться — выйдет неразумие одно.
— Да-а, — задумчиво заговорила девушка, — с каждым днем я все больше убеждаюсь, что жить — трудно… Что мне делать? Замуж
идти? За кого? За купчишку, который будет всю жизнь
людей грабить, пить, в карты играть? Не хочу! Я хочу быть личностью… я — личность, потому что уже понимаю, как скверно устроена жизнь. Учиться? Разве отец пустит… Бежать? Не хватает храбрости… Что же мне делать?
— Эх! Старый ведь вы
человек, а говорите — стыдно слушать! Да разве она
пойдет на это?
— Какой ты ду-убина! Какой ду-урачина! — И, внезапно озлившись, плюнул. — Тьфу тебе! Всякий скот пил из крынки, остались подонки, а дурак из грязного горшка сделал божка!.. Че-орт! Ты
иди к ней и прямо говори: «Желаю быть вашим любовником, —
человек я молодой, дорого не берите».
Маякин, бросив в грязь Медынскую, тем самым сделал ее доступной для крестника, и скоро Фома понял это. В деловых весенних хлопотах прошло несколько дней, и возмущенные чувства Фомы затихли. Грусть о потере
человека притупила злобу на женщину, а мысль о доступности женщины усилила влечение к ней. Незаметно для себя он решил, что ему следует
пойти к Софье Павловне и прямо, просто сказать ей, чего он хочет от нее, — вот и все!
— Ах, не делайте этого! Пожалейте себя… Вы такой… славный!.. Есть в вас что-то особенное, — что? Не знаю! Но это чувствуется… И мне кажется, вам будет ужасно трудно жить… Я уверена, что вы не
пойдете обычным путем
людей вашего круга… нет! Вам не может быть приятна жизнь, целиком посвященная погоне за рублем… о, нет! Я знаю, — вам хочется чего-то иного… да?
Тут его мысль остановилась на жалобах Любови. Он
пошел тише, пораженный тем, что все
люди, с которыми он близок и помногу говорит, — говорят с ним всегда о жизни. И отец, и тетка, крестный, Любовь, Софья Павловна — все они или учат его понимать жизнь, или жалуются на нее. Ему вспомнились слова о судьбе, сказанные стариком на пароходе, и много других замечаний о жизни, упреков ей и горьких жалоб на нее, которые он мельком слышал от разных
людей.
Идя к Ананию в гостиницу, Фома невольно вспоминал все, что слышал о старике от отца и других
людей, и чувствовал, что Щуров стал странно интересен для него.
— Дерзок ты… И взгляд у тебя — темный… Раньше светлоглазых
людей больше было… раньше души светлее были… Раньше все было проще — и
люди и грехи… а теперь
пошло все мудреное… эхе-хе!
— Э-эх! — с сожалением, тряхнув головой, воскликнул Яков Тарасович. — Всю обедню испортил ты, брат, мне! Разве можно так прямо вести дела с
человеком? Тьфу! Дернула меня нелегкая
послать тебя! Мне самому бы
пойти… Я бы его вокруг пальца обернул!
— Вот! — со вздохом и тихо воскликнула девушка. — Вот я и думаю — надо… А как
пойдешь? Ты знаешь ли — я такое чувствую теперь, — как будто между мною и
людьми туман стоит… густой, густой туман!..
А в буфете клуба его встретил веселый Ухтищев. Он, стоя около двери, беседовал с каким-то толстым и усатым
человеком, но, увидав Гордеева,
пошел к нему навстречу, улыбаясь и говоря...
— Слушайте! — воскликнул Ухтищев, — я дам вам хороший совет…
человек должен быть самим собой… Вы
человек эпический, так сказать, и лирика к вам не
идет. Это не ваш жанр…
Несмотря на то, что рядом с ним
шел человек, он чувствовал себя одиноким, потерявшимся во тьме.
Чем дальше
шло дело — тем тяжелей и обидней было ему видеть себя лишним среди спокойно-уверенных в своей силе
людей, готовых поднять для него несколько десятков тысяч пудов со дна реки. Ему хотелось, чтоб их постигла неудача, чтобы все они сконфузились пред ним, в голове его мелькала злая мысль...
— Однако — все живут, шумят, а я только глазами хлопаю… Мать, что ли, меня бесчувственностью наградила? Крестный говорит — она как лед была… И все ее тянуло куда-то…
Пошел бы к
людям и сказал: «Братцы, помогите! Жить не могу!» Оглянешься — некому сказать… Все — сволочи!
Это вырвалось у Фомы совершенно неожиданно для него; раньше он никогда не думал ничего подобного. Но теперь, сказав крестному эти слова, он вдруг понял, что, если б крестный взял у него имущество, — он стал бы совершенно свободным
человеком, мог бы
идти, куда хочется, делать, что угодно… До этой минуты он был опутан чем-то, но не знал своих пут, не умел сорвать их с себя, а теперь они сами спадают с него так легко и просто. В груди его вспыхнула тревожная и радостная надежда, он бессвязно бормотал...
Ему не хотелось
идти туда за стол, где сидят трое счастливых
людей.
— Проворне, ребята, проворне! — раздался рядом с ним неприятный, хриплый голос. Фома обернулся. Толстый
человек с большим животом, стукая в палубу пристани палкой, смотрел на крючников маленькими глазками. Лицо и шея у него были облиты потом; он поминутно вытирал его левой рукой и дышал так тяжело, точно
шел в гору.
Фома посмотрел на него и, чувствуя что-то похожее на уважение к этому
человеку, осторожно
пошел вон из дома. Ему не хотелось
идти к себе в огромный пустой дом, где каждый шаг его будил звучное эхо, и он
пошел по улице, окутанной тоскливо-серыми сумерками поздней осени. Ему думалось о Тарасе Маякине.
— Эк
пошел! — с восхищением сказал коммерции советник Луп Резников,
человек высокий, худой и благообразный. — Не дрогнул! Как барыня в пляс!..
Пароход на всех парах
шел к городу. От сотрясения его корпуса на столах дрожали и звенели бутылки, и этот дребезжащий жалобный звук был слышен Фоме яснее всего. Над ним стояла толпа
людей и говорила ему злые и обидные вещи.
Неточные совпадения
Столько лежит всяких дел, относительно одной чистоты, починки, поправки… словом, наиумнейший
человек пришел бы в затруднение, но, благодарение богу, все
идет благополучно.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог
послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого
человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Хлестаков (рисуется).Помилуйте, сударыня, мне очень приятно, что вы меня приняли за такого
человека, который… Осмелюсь ли спросить вас: куда вы намерены были
идти?
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что
идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож на такого
человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело
идет о жизни
человека… (К Осипу.)Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.