— «Зряща мя безгласна и бездыханна предлежаща, восплачьте обо мне, братия и друзи…» — просил Игнат устами церкви. Но его сын уже не плакал: ужас возбудило в нем черное, вспухшее
лицо отца, и этот ужас несколько отрезвил его душу, упоенную тоскливой музыкой плача церкви о грешном сыне ее. Его обступили знакомые, внушительно и ласково утешая; он слушал их и понимал, что все они его жалеют и он стал дорог всем.
Неточные совпадения
Отца он боялся, но любил его. Громадный рост Игната, его трубный голос, бородатое
лицо, голова в густой шапке седых волос, сильные, длинные руки и сверкающие глаза — все это придавало Игнату сходство со сказочными разбойниками.
— А как же? — оживленно воскликнул Фома и, обратив к
отцу свое
лицо, стал торопливо говорить ему: — Вон в один город приехал разбойник Максимка и у одного там, богатого, двенадцать бочек деньгами насыпал… да разного серебра, да церковь ограбил… а одного человека саблей зарубил и с колокольни сбросил… он, человек-то, в набат бить начал…
На вопросы
отца он передал ему разговор лоцмана с машинистом.
Лицо Игната омрачилось, и глаза гневно сверкнули.
Фома видел, как
отец взмахнул рукой, — раздался какой-то лязг, и матрос тяжело упал на дрова. Он тотчас же поднялся и вновь стал молча работать… На белую кору березовых дров капала кровь из его разбитого
лица, он вытирал ее рукавом рубахи, смотрел на рукав и, вздыхая, молчал. А когда он шел с носилками мимо Фомы, на
лице его, у переносья, дрожали две большие мутные слезы, и мальчик видел их…
Мальчик сел рядом с
отцом и подробно рассказал ему впечатления дня. Игнат слушал, внимательно разглядывая оживленное
лицо сына, и брови большого человека задумчиво сдвигались.
Фома взглянул из-за плеча
отца и увидал: в переднем углу комнаты, облокотясь на стол, сидела маленькая женщина с пышными белокурыми волосами; на бледном
лице ее резко выделялись темные глаза, тонкие брови и пухлые, красные губы. Сзади кресла стоял большой филодендрон — крупные, узорчатые листья висели в воздухе над ее золотистой головкой.
Фома молча поклонился ей, не слушая ни ее ответа Маякину, ни того, что говорил ему
отец. Барыня пристально смотрела на него, улыбаясь приветливо. Ее детская фигура, окутанная в какую-то темную ткань, почти сливалась с малиновой материей кресла, отчего волнистые золотые волосы и бледное
лицо точно светились на темном фоне. Сидя там, в углу, под зелеными листьями, она была похожа и на цветок и на икону.
Фома посмотрел на
отца и — догадался.
Лицо его потемнело, он привстал с кресла, решительно сказав...
Несколько секунд Фома не двигался и молчал, со страхом и изумлением глядя на
отца, но потом бросился к Игнату, приподнял его голову с земли и взглянул в
лицо ему.
— Да разве я тебя спрашиваю? — искривив
лицо, сказал ей
отец. — Ты себе сиди, помалкивай у своего бабьего дела…
Играя веткой акации, Любовь молча слушала речь
отца, внимательно и пытливо поглядывая на его возмущенное, дрожащее
лицо.
Любовь волновалась, расхваливая возлюбленных ею людей; ее
лицо вспыхнуло румянцем, и глаза смотрели на
отца с таким чувством, точно она просила верить ей, будучи не в состоянии убедить.
Но злорадный, торжествующий смех
отца царапал ей сердце, и эти морщины, что ползали по
лицу его, как маленькие, темные змейки, внушали ей боязнь за себя пред ним.
— Я тебя про нее не спрашиваю! — злобно закричал Маякин. Морщины
лица его болезненно сморщились, и Любови показалось, что
отец заплачет сейчас…
Фома видел среди толпы знакомые ему
лица: вот
отец ломит куда-то, могуче расталкивая и опрокидывая всех на пути своем, прет на все грудью и громогласно хохочет… и исчезает, проваливаясь под ноги людей.
У нее на глазах появились слезы;
отец заметил их, и
лицо его вздрогнуло.
Смолин снова бросил Любови улыбающийся взгляд, и вновь ее сердце радостно дрогнуло. С ярким румянцем на
лице она сказала
отцу, внутренно адресуясь к жениху...
Черная клинообразная бородка и маленькие усы вздрагивали на его сухом
лице, с хрящеватым, как у
отца, носом.
Из-за его плеча Фома видел бледное, испуганное и радостное
лицо Любы — она смотрела на
отца умоляюще, и казалось — сейчас она закричит.
А пред ним сидел солидный человек, строго одетый, очень похожий
лицом на
отца и отличавшийся от него только сигарой.
Ошеломленный буйным натиском, Фома растерялся, не зная, что сказать старику в ответ на его шумную похвальбу. Он видел, что Тарас, спокойно покуривая свою сигару, смотрит на
отца и углы его губ вздрагивают от улыбки.
Лицо у него снисходительно-довольное, и вся фигура барски гордая. Он как бы забавлялся радостью старика…
Перед этим он стал говорить меньше, менее уверенно, даже как будто затрудняясь в выборе слов; начал отращивать бороду, усы, но рыжеватые волосы на лице его росли горизонтально, и, когда верхняя губа стала похожа на зубную щетку, отец сконфузился, сбрил волосы, и Клим увидал, что
лицо отцово жалостно обмякло, постарело.
Он прочел еще 7-й, 8-й, 9-й и 10-й стихи о соблазнах, о том, что они должны прийти в мир, о наказании посредством геенны огненной, в которую ввергнуты будут люди, и о каких-то ангелах детей, которые видят
лицо Отца Небесного. «Как жалко, что это так нескладно, — думал он, — а чувствуется, что тут что-то хорошее».
Неточные совпадения
Мать отстранила его от себя, чтобы понять, то ли он думает, что говорит, и в испуганном выражении его
лица она прочла, что он не только говорил об
отце, но как бы спрашивал ее, как ему надо об
отце думать.
Она чувствовала, что слезы выступают ей на глаза. «Разве я могу не любить его? — говорила она себе, вникая в его испуганный и вместе обрадованный взгляд. — И неужели он будет заодно с
отцом, чтобы казнить меня? Неужели не пожалеет меня?» Слезы уже текли по ее
лицу, и, чтобы скрыть их, она порывисто встала и почти выбежала на террасу.
Это было
лицо Левина с насупленными бровями и мрачно-уныло смотрящими из-под них добрыми глазами, как он стоял, слушая
отца и взглядывая на нее и на Вронского.
Девочка, любимица
отца, вбежала смело, обняла его и смеясь повисла у него на шее, как всегда, радуясь на знакомый запах духов, распространявшийся от его бакенбард. Поцеловав его наконец в покрасневшее от наклоненного положения и сияющее нежностью
лицо, девочка разняла руки и хотела бежать назад; но
отец удержал ее.
Прежде он помнил имена, но теперь забыл совсем, в особенности потому, что Енох был любимое его
лицо изо всего Ветхого Завета, и ко взятию Еноха живым на небо в голове его привязывался целый длинный ход мысли, которому он и предался теперь, остановившимися глазами глядя на цепочку часов
отца и до половины застегнутую пуговицу жилета.