Неточные совпадения
Но во всех трех полосах жизни Игната не покидало одно страстное желание — желание иметь сына, и чем старее он
становился, тем сильнее желал. Часто между ним и женой происходили такие беседы. Поутру, за чаем, или в полдень, за обедом, он, хмуро взглянув на жену, толстую, раскормленную женщину, с румяным лицом и сонными
глазами, спрашивал ее...
Наталью же беременность сделала еще более сосредоточенной и молчаливой; она глубже ушла в себя, поглощенная биением новой жизни под сердцем своим. Но улыбка ее губ
стала яснее, и в
глазах порой вспыхивало что-то новое, слабое и робкое, как первый проблеск утренней зари.
После многих таких разговоров мальчик
стал реже, не так упорно смотреть вдаль вопрошающим взглядом черных
глаз…
Случай с лоцманом и машинистом направил внимание мальчика на окружающее;
глаза Фомы
стали зорче: в них явилась сознательная пытливость, и в его вопросах отцу зазвучало стремление понять, — какие нити и пружины управляют действиями людей?
Сидя в школе, Фома почувствовал себя свободнее и
стал сравнивать своих товарищей с другими мальчиками. Вскоре он нашел, что оба они — самые лучшие в школе и первыми бросаются в
глаза, так же резко, как эти две цифры 5 и 7, не стертые с черной классной доски. И Фоме
стало приятно оттого, что его товарищи лучше всех остальных мальчиков.
Опасность быть застигнутым на месте преступления не пугала, а лишь возбуждала его —
глаза у него темнели, он стискивал зубы, лицо его
становилось гордым и злым.
Фома подошел к отцу, сидевшему на стуле, и
стал между колен у него, а Игнат положил ему руки на плечи и, усмехаясь, заглянул в его
глаза.
Она села на диван в двух шагах от него. Фома видел блеск ее
глаз, улыбку ее губ. Ему показалось, что она улыбается не так, как давеча улыбалась, а иначе — жалобно, невесело. Эта улыбка ободрила его, ему
стало легче дышать при виде этих
глаз, которые, встретившись с его
глазами, вдруг потупились. Но он не знал, о чем говорить с этой женщиной, и они оба молчали, молчанием тяжелым и неловким… Заговорила она...
Фома вновь обернулся назад, и
глаза его встретились с
глазами Медынской. От ее ласкающего взгляда он глубоко вздохнул, и ему сразу
стало легче, точно горячий луч света проник в его душу и что-то растаяло там. И тут же он сообразил, что не подобает ему вертеть головой из стороны в сторону.
Его
глаза разгорались, и с каждым словом голос
становился горячей и громче. Она качнулась всем корпусом вперед и тревожно сказала...
Он смутно видел черные
глаза Саши, — неподвижные, они казались ему огромными и
становились все больше.
Она крепко поцеловала его в губы, причем
глаза ее
стали еще темнее.
Ей
стало жалко его, когда она увидала, как тоскливо и уныло смотрят острые, зеленые
глаза, и, когда он сел за обеденный стол, порывисто подошла к нему, положила руки на плечи ему и, заглядывая в лицо, ласково и тревожно спросила...
Порою, останавливаясь перед зеркалом, она с грустью рассматривала полное, свежее лицо с темными кругами около
глаз, и ей
становилось жаль себя: жизнь обходит, забывает ее в стороне где-то.
Устав смотреть на него, Фома
стал медленно водить
глазами по комнате. На большие гвозди, вбитые в ее стены, были воткнуты пучки газет, отчего казалось, что стены покрыты опухолями. Потолок был оклеен когда-то белой бумагой; она вздулась пузырями, полопалась, отстала и висела грязными клочьями; на полу валялось платье, сапоги, книги, рваная бумага… Вся комната производила такое впечатление, точно ее ошпарили кипятком.
Ежов задумался, не переставая вертеться и крутить головой. В задумчивости — только лицо его
становилось неподвижным, — все морщинки на нем собирались около
глаз и окружали их как бы лучами, а
глаза от этого уходили глубже под лоб…
Потом ей не понравились темные круги под
глазами, и она
стала тщательно осыпать их пудрой, не переставая думать о несчастии быть женщиной и упрекая себя за безволие.
— Оказалось, по розыску моему, что слово это значит обожание, любовь, высокую любовь к делу и порядку жизни. «Так! — подумал я, — так! Значит — культурный человек тот будет, который любит дело и порядок… который вообще — жизнь любит — устраивать, жить любит, цену себе и жизнь знает… Хорошо!» — Яков Тарасович вздрогнул; морщины разошлись по лицу его лучами от улыбающихся
глаз к губам, и вся его лысая голова
стала похожа на какую-то темную звезду.
Фома, согнувшись, с руками, связанными за спиной, молча пошел к столу, не поднимая
глаз ни на кого. Он
стал ниже ростом и похудел. Растрепанные волосы падали ему на лоб и виски; разорванная и смятая грудь рубахи высунулась из-под жилета, и воротник закрывал ему губы. Он вертел головой, чтобы сдвинуть воротник под подбородок, и — не мог сделать этого. Тогда седенький старичок подошел к нему, поправил что нужно, с улыбкой взглянул ему в
глаза и сказал...
Лицо его побледнело,
глаза закрылись, плечи задрожали. Оборванный и измятый, он закачался на стуле, ударяясь грудью о край стола, и
стал что-то шептать.
Фома сидел, откинувшись на спинку стула и склонив голову на плечо.
Глаза его были закрыты, и из-под ресниц одна за другой выкатывались слезы. Они текли по щекам на усы… Губы Фомы судорожно вздрагивали, слезы падали с усов на грудь. Он молчал и не двигался, только грудь его вздымалась тяжело и неровно. Купцы посмотрели на бледное, страдальчески осунувшееся, мокрое от слез лицо его с опущенными книзу углами губ и тихо, молча
стали отходить прочь от него…
Кабанова. Не слыхала, мой друг, не слыхала, лгать не хочу. Уж кабы я слышала, я бы с тобой, мой милый, тогда не так заговорила. (Вздыхает.) Ох, грех тяжкий! Вот долго ли согрешить-то! Разговор близкий сердцу пойдет, ну, и согрешишь, рассердишься. Нет, мой друг, говори, что хочешь, про меня. Никому не закажешь говорить: в глаза не посмеют, так за
глаза станут.
В темно-синем пиджаке, в черных брюках и тупоносых ботинках фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но лицо его осунулось,
глаза стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно у человека, который страдает бессонницей. Спрашивал он не так жадно и много, как прежде, говорил меньше, слушал рассеянно и, прижав локти к бокам, сцепив пальцы, крутил большие, как старик. Смотрел на все как-то сбоку, часто и устало отдувался, и казалось, что говорит он не о том, что думает.
И точно: от вина лицо портится, и это не могло вдруг пройти, а тогда уж прошло, и цвет лица у меня стал нежный, и
глаза стали яснее; и опять то, что я от прежнего обращения отвыкла, стала говорить скромно, знаете, мысли у меня скоро стали скромные, когда я перестала пить, а в словах я еще путалась и держала себя иногда в забывчивости, по прежнему неряшеству; а к этому времени я уж попривыкла и держать себя, и говорить скромнее.
Неточные совпадения
— Филипп на Благовещенье // Ушел, а на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола
глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не
стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.
В следующую речь Стародума Простаков с сыном, вышедшие из средней двери,
стали позади Стародума. Отец готов его обнять, как скоро дойдет очередь, а сын подойти к руке. Еремеевна взяла место в стороне и, сложа руки,
стала как вкопанная, выпяля
глаза на Стародума, с рабским подобострастием.
С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в
глазах у всех солдатики начали наливаться кровью.
Глаза их, доселе неподвижные, вдруг
стали вращаться и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь и вкось, встали на свои места и начали шевелиться; губы, представлявшие тонкую розовую черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, оттопырились и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри, о которых прежде и в помине не было, и начали раздуваться и свидетельствовать о нетерпении.
Солнышко-то и само по себе так стояло, что должно было светить кособрюхим в
глаза, но головотяпы, чтобы придать этому делу вид колдовства,
стали махать в сторону кособрюхих шапками: вот, дескать, мы каковы, и солнышко заодно с нами.
Излучистая полоса жидкой
стали сверкнула ему в
глаза, сверкнула и не только не исчезла, но даже не замерла под взглядом этого административного василиска.