Неточные совпадения
Он шёл, крепко упираясь ногами в глубокий песок, высоко подняв голову;
лицо у него было весёлое, и ещё издали он улыбался Илье, протянув
к нему руку, что-то показывая.
Извозчик Макар лягался ногами и шлёпал ребятишек по
лицу мокрой тряпкой, если они подходили близко
к нему, когда он мыл пролётку.
Маша уснула на коленях Якова,
лицо её так и осталось обращённым
к небу.
Илья подошёл ближе
к нему и, с уважением глядя на его худое
лицо, спросил...
— Примите меня! — сказал он, подходя
к столу. Сердце у него билось, а
лицо горело и глаза были опушены. Яков и Маша молчали.
В праздники его посылали в церковь. Он возвращался оттуда всегда с таким чувством, как будто сердце его омыли душистою, тёплою влагой.
К дяде за полгода службы его отпускали два раза. Там всё шло по-прежнему. Горбун худел, а Петруха посвистывал всё громче, и
лицо у него из розового становилось красным. Яков жаловался, что отец притесняет его.
Снова в лавке стало тихо. Илья вздрогнул от неприятного ощущения: ему показалось, что по
лицу его что-то ползёт. Он провёл рукой по щеке, отёр слёзы и увидал, что из-за конторки на него смотрит хозяин царапающим взглядом. Тогда он встал и пошёл нетвёрдым шагом
к двери, на своё место.
— Чего изволите? — откликнулся Карп, быстро подходя
к хозяину и глядя в
лицо ему своими вежливо-ласковыми глазами.
Войдя наверх, Илья остановился у двери большой комнаты, среди неё, под тяжёлой лампой, опускавшейся с потолка, стоял круглый стол с огромным самоваром на нём. Вокруг стола сидел хозяин с женой и дочерями, — все три девочки были на голову ниже одна другой, волосы у всех рыжие, и белая кожа на их длинных
лицах была густо усеяна веснушками. Когда Илья вошёл, они плотно придвинулись одна
к другой и со страхом уставились на него тремя парами голубых глаз.
Тут только Илья вспомнил, что Матица — гулящая. Он пристально взглянул в её большое
лицо и увидал, что чёрные глаза её немножко улыбаются, а губы так шевелятся, точно она сосёт что-то невидимое… В нём вспыхнуло ощущение неловкости пред нею и особенного смутного интереса
к ней.
Они быстро шагали по улице и, на лету схватывая слова друг друга, торопливо перекидывались ими, всё более возбуждаясь, всё ближе становясь друг
к другу. Оба ощущали радость, видя, что каждый думает так же, как и другой, эта радость ещё более поднимала их. Снег, падавший густыми хлопьями, таял на
лицах у них, оседал на одежде, приставал
к сапогам, и они шли в мутной кашице, бесшумно кипевшей вокруг них.
Илья поднялся со стула, обернулся
к двери: пред ним стояла высокая, стройная женщина и смотрела в
лицо ему спокойными голубыми глазами. Запах духов струился от её платья, щёки у неё были свежие, румяные, а на голове возвышалась, увеличивая её рост, причёска из тёмных волос, похожая на корону.
— Хорошо, — не буду! — спокойно согласилась Липа и снова обернулась
к Илье. — Ну-с, молодой человек, давайте разговаривать… Вы мне нравитесь… у вас красивое
лицо и серьёзные глаза… Что вы на это скажете?
Но иногда он, приходя
к ней, заставал её в постели, лежащую с бледным, измятым
лицом, с растрёпанными волосами, — тогда в груди его зарождалось чувство брезгливости
к этой женщине, он смотрел в её мутные, как бы слинявшие глаза сурово, молча, не находя в себе даже желания сказать ей «здравствуй!»
Илья стоял в двери, сердце его неприятно сжалось. Он видел, как бессильно качается на тонкой шее большая голова Якова, видел жёлтое, сухое
лицо Перфишки, освещённое блаженной улыбкою, и ему не верилось, что он действительно Якова видит, кроткого и тихого Якова. Он подошёл
к нему.
Когда он вошёл
к себе, вслед за ним явился Терентий.
Лицо у него было радостное, глаза оживились; он, встряхивая горбом, подошёл
к Илье и сказал...
— Разносчик-молодчик? Какой разносчик, а? Какой? — хитро посмеиваясь, спрашивал старик, приближая лампу
к его
лицу.
Старик вдруг отвёл лампу в сторону от
лица Ильи, привстал на носки, приблизил
к Илье своё дряблое, жёлтое
лицо и тихо, с ядовитой усмешкой спросил его...
Илья взмахнул рукой, и крепкий кулак его ударил по виску старика. Меняла отлетел
к стене, стукнулся об неё головой, но тотчас же бросился грудью на конторку и, схватившись за неё руками, вытянул тонкую шею
к Илье. Лунёв видел, как на маленьком, тёмном
лице сверкали глаза, шевелились губы, слышал громкий, хриплый шёпот...
— Теплее стало… гораздо теплее! — торопливо ответил половой и убежал, а Илья, налив стакан чаю, не пил, не двигался, чутко ожидая. Ему стало жарко — он начал расстёгивать ворот пальто и, коснувшись руками подбородка, вздрогнул — показалось, что это не его руки, а чьи-то чужие, холодные. Подняв их
к лицу, тщательно осмотрел пальцы — руки были чистые, но Лунёв подумал, что всё-таки надо вымыть их мылом…
У лавки менялы собралась большая толпа, в ней сновали полицейские, озабоченно покрикивая, тут же был и тот, бородатый, с которым разговаривал Илья. Он стоял у двери, не пуская людей в лавку, смотрел на всех испуганными глазами и всё гладил рукой свою левую щёку, теперь ещё более красную, чем правая. Илья встал на виду у него и прислушивался
к говору толпы. Рядом с ним стоял высокий чернобородый купец со строгим
лицом и, нахмурив брови, слушал оживлённый рассказ седенького старичка в лисьей шубе.
Он замолчал, пристально взглянул в
лицо дяди и отвернулся
к стене.
Они смотрели друг на друга в упор, и Лунёв почувствовал, что в груди у него что-то растёт — тяжёлое, страшное. Быстро повернувшись
к двери, он вышел вон и на улице, охваченный холодным ветром, почувствовал, что тело его всё в поту. Через полчаса он был у Олимпиады. Она сама отперла ему дверь, увидав из окна, что он подъехал
к дому, и встретила его с радостью матери.
Лицо у неё было бледное, а глаза увеличились и смотрели беспокойно.
Илья повернул
к дяде
лицо, потемневшее от злости, и громко сказал...
Подошла
к нему, положила руки на плечи его и с любопытством заглядывала в
лицо ему.
Но она, весело смеясь, снова приставала
к нему, и порою рядом с ней Лунёв чувствовал себя обмазанным её зазорными словами, как смолой. А когда она видела на
лице Ильи недовольство ею, тоску в глазах его, она смело будила в нём чувство самца и ласками своими заглаживала в нём враждебное ей…
Иногда
к нему забегал с работы Павел, весь измазанный грязью, салом, в прожжённой блузе, с чёрным от копоти
лицом.
Часто заходил
к Илье оборванный, полуголый сапожник с неразлучной гармонией подмышкой. Он рассказывал о событиях в доме Филимонова, о Якове. Тощий, грязный и растрёпанный Перфишка жался в двери магазина и, улыбаясь всем
лицом, сыпал свои прибаутки.
Илья смотрел на него и молчал. Спокойное
лицо и голос Павла не позволяли ему понять, как относится Грачёв
к бегству своей подруги. Но он чувствовал в этом спокойствии какое-то бесповоротное решение…
— Кого это он резать собрался? — спросил Гаврик, подходя
к прилавку. Руки у него были заложены за спину, голова поднята вверх и шероховатое
лицо покраснело.
С преувеличенной вежливостью Илья взял её за руку, вёл
к столу, наклоняясь и заглядывая ей в
лицо и не решаясь сказать, какая она стала. А она была невероятно худая и шагала так, точно ноги у неё подламывались.
— Медведева, Софья Никоновна, — сказала она, разглядывая унылое
лицо Павла. — А вас зовут — Илья Яковлевич? — обратилась она
к Лунёву.
Бодрый и радостный, он не спеша шёл по улице, думая о девушке и сравнивая её с людьми, которые ему встречались до сей поры. В памяти его звучали слова её извинения пред ним, он представлял себе её
лицо, выражавшее каждой чертою своей непреклонное стремление
к чему-то…
Он оттолкнулся от дерева, — фуражка с головы его упала. Наклоняясь, чтоб поднять её, он не мог отвести глаз с памятника меняле и приёмщику краденого. Ему было душно, нехорошо,
лицо налилось кровью, глаза болели от напряжения. С большим усилием он оторвал их от камня, подошёл
к самой ограде, схватился руками за прутья и, вздрогнув от ненависти, плюнул на могилу… Уходя прочь от неё, он так крепко ударял в землю ногами, точно хотел сделать больно ей!..
Он не мог понять, отчего у неё такое сердитое, задорное
лицо, когда она добрая и умеет не только жалеть людей, но даже помогать им. Павел ходил
к ней в дом и с восторгом нахваливал её и все порядки в её доме.
— Я
к обидам привык, — сказал Лунёв и усмехнулся в
лицо ей вызывающей улыбкой, чувствуя холод разочарования в груди.
— За что ты Софью Никоновну обидел? — строго допрашивал Павел, стоя перед ним. В надутом
лице Грачёва и в укоряющих его глазах Илья видел осуждение себе, но отнёсся
к нему равнодушно.
Лицо у неё было плутоватое, ласковое, глаза блестели задорно… Лунёв, протянув руку, взял её за плечо… В нём вспыхнула ненависть
к ней, зверское желание обнять её, давить на своей груди и слушать треск её тонких костей.
Когда он подошёл
к двери зала, в толпе пред нею он увидал крутой затылок и маленькие уши Павла Грачёва. Он обрадовался, дёрнул Павла за рукав пальто и широко улыбнулся в
лицо ему, Павел тоже улыбнулся — неохотно, с явным усилием.
Двое присяжных — Додонов и его сосед, рыжий, бритый человек, — наклонив друг
к другу головы, беззвучно шевелили губами, а глаза их, рассматривая девушку, улыбались. Петруха Филимонов подался всем телом вперёд,
лицо у него ещё более покраснело, усы шевелились. Ещё некоторые из присяжных смотрели на Веру, и все — с особенным вниманием, — оно было понятно Лунёву и противно ему.
Вера провела рукой по
лицу, точно этот вопрос приклеился
к её покрасневшим щекам.
Павел Грачёв, бледный и растрёпанный, стоял у стены, челюсть у него тряслась. Илья подошёл
к нему и угрюмо, злыми глазами заглянул в
лицо товарища.
— Берегись! — крикнули ему. Чёрная морда лошади мелькнула у его
лица и обдала его тёплым дыханием… Он прыгнул в сторону, прислушался
к ругани извозчика и пошёл прочь от трактира.
Татьяна Власьевна хлопотала в другой комнате около стола, уставленного бутылками. Алая шёлковая кофточка ярким пятном рисовалась на белых обоях стены, маленькая женщина носилась по комнате подобно бабочке, на
лице у неё сияла гордость домовитой хозяйки, у которой всё идёт прекрасно. Раза два Илья видел, что она ловкими, едва заметными знаками зовёт его
к себе, но он не шёл
к ней и чувствовал удовольствие от сознания, что это беспокоит её.
— Если сошёл с ума, нужно позвать полицию, — внушительно сказала Фелицата, присматриваясь
к лицу Лунёва.