Неточные совпадения
— Ты, Терёха, надзирай
за ним! Он — скаред!.. У него в подушке-то, поди, накоплено немало. Не зевай! Ему, старому кроту, веку немного осталось; ты с ним в дружбе, а у него — ни
души родной!.. Сообрази, красавец!..
Ходил во тьме и думал, что
за ним точно следит кто-то, враг ему, и неощутимо толкает его туда, где хуже, скучнее, показывает ему только такое, от чего
душа болит тоской и в сердце зарождается злоба.
— Я один живу, товарищей нет, — не встречаются по
душе. Хворал, почти три месяца в больнице валялся, — никто не пришёл
за всё время…
— Я первый раз в жизни вижу, как люди любят друг друга… И тебя, Павел, сегодня оценил по
душе, — как следует!.. Сижу здесь… и прямо говорю — завидую… А насчёт… всего прочего… я вот что скажу: не люблю я чуваш и мордву, противны они мне! Глаза у них — в гною. Но я в одной реке с ними купаюсь, ту же самую воду пью, что и они. Неужто из-за них отказаться мне от реки? Я верю — бог её очищает…
— Сто? — быстро спросил Илья. И тут он открыл, что уже давно в глубине его
души жила надежда получить с дяди не сто рублей, а много больше. Ему стало обидно и на себя
за свою надежду — нехорошую надежду, он знал это, — и на дядю
за то, что он так мало даёт ему. Он встал со стула, выпрямился и твёрдо, со злобой сказал дяде...
— Знаешь ты, что он Марильку выдрал
за косу, этот чёртов вор, кабацкая
душа? Избил сына и её и грозит выгнать их со двора, а? Знаешь ты? Куда она пойдёт, ну?
— «Опротивела
душе моей жизнь моя, предамся печали моей, буду говорить в горести
души моей. Скажу богу: не обвиняй меня, скажи мне,
за что ты со мной борешься? Хорошо ли для тебя, что ты угнетаешь, что ты презираешь дело рук твоих…»
— Ну ещё бы! — закричал околоточный и, сунув руку в карман, заговорил громко и возбуждённо: — А теперь — пьём шампанское! Шампанское, чёрт побери мою
душу! Илья, беги, братец, в погребок, тащи шампань! На — мы тебя угощаем. Спрашивай донского шампанского в девять гривен и скажи, что это мне, Автономову, — тогда
за шестьдесят пять отдадут… Живо-о!
Он шёл по направлению к трактиру Филимонова, а в
душе его одна
за другой возникали мечты о будущем.
«Хоть бы зол я был на этого человека или не нравился бы он мне… А то так просто… ни
за что обидел я его», — с тревогой думал он, и в
душе его шевелилось что-то нехорошее к Татьяне Власьевне. Ему казалось, что Кирик непременно догадается об измене жены.
Домой идти ему не хотелось, — на
душе было тяжко, немощная скука давила его. Он шёл медленно, не глядя ни на кого, ничем не интересуясь, не думая. Прошёл одну улицу, механически свернул
за угол, прошёл ещё немного, понял, что находится неподалёку от трактира Петрухи Филимонова, и вспомнил о Якове. А когда поравнялся с воротами дома Петрухи, то ему показалось, что зайти сюда нужно, хотя и нет желания заходить. Поднимаясь по лестнице чёрного крыльца, он услыхал голос Перфишки...
На улице ему стало легче. Он ясно понимал, что скоро Яков умрёт, и это возбуждало в нём чувство раздражения против кого-то. Якова он не жалел, потому что не мог представить, как стал бы жить между людей этот тихий парень. Он давно смотрел на товарища как на обречённого к исчезновению. Но его возмущала мысль:
за что измучили безобидного человека,
за что прежде времени согнали его со света? И от этой мысли злоба против жизни — теперь уже основа
души — росла и крепла в нём.
Но Илья кричал. Давно уже он не говорил с людьми и теперь выбрасывал из
души всё, что накопилось в ней
за эти дни одиночества.
Ему представилось огромное, мокрое поле, покрытое серыми облаками небо, широкая дорога с берёзами по бокам. Он идёт с котомкой
за плечами, его ноги вязнут в грязи, холодный дождь бьёт в лицо. А в поле, на дороге, нет ни
души… даже галок на деревьях нет, и над головой безмолвно двигаются синеватые тучи…
Тогда он снова сел и, как Павел, тоже низко наклонил голову. Он не мог видеть красное лицо Петрухи, теперь важно надутое, точно обиженное чем-то, а в неизменно ласковом Громове
за благодушием судьи он чувствовал, что этот весёлый человек привык судить людей, как столяр привыкает деревяшки строгать. И в
душе Ильи родилась теперь жуткая, тревожная мысль...
Мутный шум наполнил залу. Все в ней засуетилось от криков девушки, а она, как обожжённая, металась
за решёткой и рыдала, надрывая
душу.
— Упокой, господи, ее душу! — воскликнула Пульхерия Александровна, — вечно, вечно за нее бога буду молить! Ну что бы с нами было теперь, Дуня, без этих трех тысяч! Господи, точно с неба упали! Ах, Родя, ведь у нас утром всего три целковых
за душой оставалось, и мы с Дунечкой только и рассчитывали, как бы часы где-нибудь поскорей заложить, чтобы не брать только у этого, пока сам не догадается.