Неточные совпадения
Сияющий и весёлый принялся Илья в этот вечер
за обычное своё занятие — раздачу собранных
за день диковин. Дети уселись на землю и жадными
глазами глядели на грязный мешок. Илья доставал из мешка лоскутки ситца, деревянного солдатика, полинявшего от невзгод, коробку из-под ваксы, помадную банку, чайную чашку без ручки и с выбитым краем.
Сидя на первой парте, он чувствовал у себя
за спиной врагов, а они, постоянно имея его перед своими
глазами, тонко и ловко подмечали в нём всё, над чем можно было посмеяться, и — смеялись.
— А ты этого не замечай себе, Илюша! — посоветовал дед, беспокойно мигая
глазами. — Ты так гляди, будто не твоё дело. Неправду разбирать — богу принадлежит, не нам! Мы не можем. А он всему меру знает!.. Я вот, видишь, жил-жил, глядел-глядел, — столько неправды видел — сосчитать невозможно! А правды не видал!.. Восьмой десяток мне пошёл однако… И не может того быть, чтобы
за такое большое время не было правды около меня на земле-то… А я не видал… не знаю её!..
— На небо, — добавила Маша и, прижавшись к Якову, взглянула на небо. Там уже загорались звёзды; одна из них — большая, яркая и немерцающая — была ближе всех к земле и смотрела на неё холодным, неподвижным оком.
За Машей подняли головы кверху и трое мальчиков. Пашка взглянул и тотчас же убежал куда-то. Илья смотрел долго, пристально, со страхом в
глазах, а большие
глаза Якова блуждали в синеве небес, точно он искал там чего-то.
Вечера дедушка Еремей по-прежнему проводил в трактире около Терентия, разговаривая с горбуном о боге и делах человеческих. Горбун, живя в городе, стал ещё уродливее. Он как-то отсырел в своей работе;
глаза у него стали тусклые, пугливые, тело точно растаяло в трактирной жаре. Грязная рубашка постоянно всползала на горб, обнажая поясницу. Разговаривая с кем-нибудь, Терентий всё время держал руки
за спиной и оправлял рубашку быстрым движением рук, — казалось, он прячет что-то в свой горб.
Шёпот Петрухи, вздохи умирающего, шорох нитки и жалобный звук воды, стекавшей в яму пред окном, — все эти звуки сливались в глухой шум, от него сознание мальчика помутилось. Он тихо откачнулся от стены и пошёл вон из подвала. Большое чёрное пятно вертелось колесом перед его
глазами и шипело. Идя по лестнице, он крепко цеплялся руками
за перила, с трудом поднимал ноги, а дойдя до двери, встал и тихо заплакал. Пред ним вертелся Яков, что-то говорил ему. Потом его толкнули в спину и раздался голос Перфишки...
Теперь он стал говорить с людьми на «вы», отрывисто, сухим голосом, точно лаял, и смотрел на них из-за стойки
глазами собаки, охраняющей хозяйское добро.
Рожа у Перфишки была отчаянно весёлая; Илья смотрел на него с отвращением и страхом. Ему подумалось, что бог жестоко накажет сапожника
за такое поведение в день смерти жены. Но Перфишка был пьян и на другой день,
за гробом жены он шёл спотыкаясь, мигал
глазом и даже улыбался. Все его ругали, кто-то даже ударил по шее…
— Здо-орово! — сказал Илья, широко открыв
глаза. — Эдак-то он этому — за-адаст!..
Однажды Перфишку вызвали в полицию. Он ушёл встревоженный, а воротился весёлый и привёл с собой Пашку Грачёва, крепко держа его
за руку. Пашка был такой же остроглазый, только страшно похудел, пожелтел, и лицо у него стало менее задорным. Сапожник притащил его в трактир и там рассказывал, судорожно подмигивая
глазом...
Илья слушал и пытался представить себе купца Строганого. Ему почему-то стало казаться, что купец этот должен быть похож на дедушку Еремея, — такой же тощий, добрый и приятный. Но когда он пришёл в лавку, там
за конторкой стоял высокий мужик с огромным животом. На голове у него не было ни волоса, но лицо от
глаз до шеи заросло густой рыжей бородой. Брови тоже были густые и рыжие, под ними сердито бегали маленькие, зеленоватые глазки.
Илья подошёл. Тогда купец взял его
за подбородок, поднял его голову кверху и, прищуренными
глазами глядя в лицо ему, спросил...
И стало тихо. Хозяин ушёл в свою комнату, оттуда донеслось громкое щёлканье косточек на счётах. Илья, держась
за голову руками, сидел на полу и с ненавистью смотрел на приказчика, а он стоял в другом углу лавки и тоже смотрел на мальчика нехорошими
глазами.
Его
глаза раскрывались шире, смотрели глубже в жизнь, а память, богатая впечатлениями, подкладывала их одно
за другим в механизм его рассудка.
Яков слушал его и молчал, согнувшись на стуле, крепко держась
за что-нибудь руками. Иногда его губы беззвучно шевелились,
глаза учащённо мигали.
Лёжа на кровати, он закрыл
глаза и весь сосредоточился на ощущении мучительно тоскливой тяжести в груди.
За стеной в трактире колыхался шум и гул, точно быстрые и мутные ручьи текли с горы в туманный день. Гремело железо подносов, дребезжала посуда, отдельные голоса громко требовали водки, чаю, пива… Половые кричали...
Илья слушал спор, песню, хохот, но всё это падало куда-то мимо него и не будило в нём мысли. Пред ним во тьме плавало худое, горбоносое лицо помощника частного пристава, на лице этом блестели злые
глаза и двигались рыжие усы. Он смотрел на это лицо и всё крепче стискивал зубы. Но песня
за стеной росла, певцы воодушевлялись, их голоса звучали смелее и громче, жалобные звуки нашли дорогу в грудь Ильи и коснулись там ледяного кома злобы и обиды.
— До-олго ты! — низким грудным звуком капризно протянула она. Потом приподнялась на носки, положила руки свои на плечи Павла и из-за него взглянула на Илью карими
глазами.
— Я первый раз в жизни вижу, как люди любят друг друга… И тебя, Павел, сегодня оценил по душе, — как следует!.. Сижу здесь… и прямо говорю — завидую… А насчёт… всего прочего… я вот что скажу: не люблю я чуваш и мордву, противны они мне!
Глаза у них — в гною. Но я в одной реке с ними купаюсь, ту же самую воду пью, что и они. Неужто из-за них отказаться мне от реки? Я верю — бог её очищает…
Когда он вошёл к себе, вслед
за ним явился Терентий. Лицо у него было радостное,
глаза оживились; он, встряхивая горбом, подошёл к Илье и сказал...
Илья взмахнул рукой, и крепкий кулак его ударил по виску старика. Меняла отлетел к стене, стукнулся об неё головой, но тотчас же бросился грудью на конторку и, схватившись
за неё руками, вытянул тонкую шею к Илье. Лунёв видел, как на маленьком, тёмном лице сверкали
глаза, шевелились губы, слышал громкий, хриплый шёпот...
— Яшка-то напился вдрызг, да отцу и бухнул прямо в
глаза — вор! И всякие другие колючие слова: бесстыжий развратник, безжалостный… без ума орал!.. А Петруха-то его ка-ак тяпнет по зубам! Да
за волосья, да ногами топтать и всяко, — избил в кровь! Теперь Яшка-то лежит, стонет… Потом Петруха на меня, — как зыкнет! «Ты, говорит… Гони, говорит, вон Ильку…» Это-де ты Яшку-то настроил супротив его… И орал он — до ужасти!.. Так ты гляди…
Мимо, тихо шлёпая туфлями, проходили один
за другим больные в жёлтых халатах, поглядывая на него скучающими
глазами; со звуками их тихого говора сливались чьи-то стоны, долетавшие издали…
— Значит, ты их не любишь, если не ловил… А я ловил, даже
за это из корпуса был исключён… И теперь стал бы ловить, но не хочу компрометироваться в
глазах начальства. Потому что хотя любовь к певчим птицам — и благородная страсть, но ловля их — забава, недостойная солидного человека… Будучи на твоём месте, я бы ловил чижиков — непременно! Весёлая птичка… Это именно про чижа сказано: птичка божия…
Там несмело разгорались звёзды, а из-за леса медленно поднимался большой красноватый шар луны, точно огромный
глаз.
«Ага! Так ты меня затем крепко обнимаешь, чтобы в карман мне незаметно залезть?» — мысленно говорил он Татьяне Власьевне. И тут же решил, пустив в оборот все свои деньги, выкупить магазин у сожительницы, порвать связь с нею. Решить это ему было легко. Татьяна Власьевна и раньше казалась ему лишней в его жизни, и
за последнее время она становилась даже тяжела ему. Он не мог привыкнуть к её ласкам и однажды прямо в
глаза сказал ей...
Он оттолкнулся от дерева, — фуражка с головы его упала. Наклоняясь, чтоб поднять её, он не мог отвести
глаз с памятника меняле и приёмщику краденого. Ему было душно, нехорошо, лицо налилось кровью,
глаза болели от напряжения. С большим усилием он оторвал их от камня, подошёл к самой ограде, схватился руками
за прутья и, вздрогнув от ненависти, плюнул на могилу… Уходя прочь от неё, он так крепко ударял в землю ногами, точно хотел сделать больно ей!..
Тогда в
глазах девушки вспыхнуло что-то враждебное ему. Он ясно видел это и оробел пред нею, но тотчас же рассердился на себя
за эту робость.
Илья чувствовал себя оскорблённым, но не находил слов, чтоб возразить этой дерзкой девушке, прямо в
глаза ему говорившей, что он бездельник и вор. Он стиснул зубы, слушал и не верил её словам, не мог верить. И, отыскивая в себе такое слово, которое сразу бы опрокинуло все её речи, заставило бы замолчать её, — он в то же время любовался её дерзостью… А обидные слова, удивляя его, вызывали в нём тревожный вопрос: «
За что?»
— Во мне нет барства! — звенящим голосом крикнула девушка. Братишка подбежал к ней, схватил её
за руку и, злыми
глазами глядя на хозяина, тоже закричал...
—
За что ты Софью Никоновну обидел? — строго допрашивал Павел, стоя перед ним. В надутом лице Грачёва и в укоряющих его
глазах Илья видел осуждение себе, но отнёсся к нему равнодушно.
Татьяна Власьевна, почувствовав что-то вызывающее в ответах компаньона, перестала обращать внимание на горбуна; а Терентий, стоя у двери, на месте Гаврика, покручивал бородку и любопытными
глазами следил
за тоненькой, одетой в серое фигуркой женщины.
Лицо у неё было плутоватое, ласковое,
глаза блестели задорно… Лунёв, протянув руку, взял её
за плечо… В нём вспыхнула ненависть к ней, зверское желание обнять её, давить на своей груди и слушать треск её тонких костей.
Другой, в заплатанной поддёвке и картузе, нахлобученном на
глаза, стоял, опустив голову на грудь, сунувши одну руку
за пазуху, а другую в карман.
Привели Веру: она стояла
за решёткой в сером халате до пят, в белом платочке. Золотая прядь волос лежала на её левом виске, щека была бледная, губы плотно сжаты, и левый
глаз её, широко раскрытый, неподвижно и серьёзно смотрел на Громова.
Он хрипел в лицо Илье, и его жирные бритые щёки вздрагивали, а
глаза вращались справа налево и обратно. Все окружили их тесной толпой и стояли в дверях, охваченные приятным предчувствием скандала. Хозяйка, побледнев, тревожно дёргала гостей
за рукава, восклицая...
Илья видел, как она взмахнула рукой, и отбил кулаком в сторону тарелку, брошенную ею. Треск разбитой тарелки как будто ещё более оглушил гостей. Медленно, беззвучно они отодвигались в стороны, оставляя Илью лицом к лицу с Автономовыми. Кирик держал в руке какую-то рыбку
за хвост и мигал
глазами, бледный, жалкий и тупой. Татьяна Власьевна дрожала, грозя Илье кулаками; лицо её сделалось такого же цвета, как кофточка, и язык не выговаривал слов...