Неточные совпадения
И сколько ни кричал исправник — ни слова не ответил ему старец. Исправник велел вытащить Антипу из кельи. Но
люди, видя старца, который, не замечая их, всё молился истово и неустанно, смутились пред твёрдостью его
души и не послушали исправника. Тогда исправник приказал ломать келью, и осторожно, боясь ударить молящегося, они стали разбирать крышу.
— Вот так — а-яй! — воскликнул мальчик, широко раскрытыми глазами глядя на чудесную картину, и замер в молчаливом восхищении. Потом в
душе его родилась беспокойная мысль, — где будет жить он, маленький, вихрастый мальчик в пестрядинных штанишках, и его горбатый, неуклюжий дядя? Пустят ли их туда, в этот чистый, богатый, блестящий золотом, огромный город? Он подумал, что их телега именно потому стоит здесь, на берегу реки, что в город не пускают
людей бедных. Должно быть, дядя пошёл просить, чтобы пустили.
Про Пчелина-купца говорят
люди, будто он
душу погубил, когда молодой был.
А
люди — семена божии… семена,
душа, люди-то!
Эта мысль родилась в Илье незаметно для него и наполнила
душу мальчика скорбной тяжестью и всё более возбуждала подозрительное чувство к
людям.
Эта мысль позволяла ему относиться к Перфишке как к блаженненькому, но в то же время он всегда с интересом и недоверием присматривался к беспечному
человеку и чувствовал, что сапожник по
душе своей лучше всех
людей в этом доме, — хотя он пьяница никчемный…
— Так, как я рассказывал, — лучше. Ведь это только священное писание нельзя толковать, как хочется, а простые книжки — можно!
Людьми писано, и я —
человек. Я могу поправить, если не нравится мне… Нет, ты мне вот что скажи: когда ты спишь — где
душа?
Илья подумал, что вот поют эти
люди, хорошо поют, так, что песня за
душу берёт. А потом они напьются водки и, может быть, станут драться… Ненадолго хватает в
человеке хорошего…
— Я первый раз в жизни вижу, как
люди любят друг друга… И тебя, Павел, сегодня оценил по
душе, — как следует!.. Сижу здесь… и прямо говорю — завидую… А насчёт… всего прочего… я вот что скажу: не люблю я чуваш и мордву, противны они мне! Глаза у них — в гною. Но я в одной реке с ними купаюсь, ту же самую воду пью, что и они. Неужто из-за них отказаться мне от реки? Я верю — бог её очищает…
— Эх, чёрт меня съешь! Хорошо жить на свете, когда
люди — как дети! Ловко я угодил
душе своей, что привёл тебя сюда, Илья… Выпьем, брат!
— Дура, — крикнул он, — разве это можно?.. Я —
человека задушил…
— Н-ну, брат, ка-акого я
человека видел вчера! Знаменитого
человека — Петра Васильича… про начётчика Сизова — слыхал ты? Неизречённой мудрости
человек! И не иначе, как сам господь наслал его на меня, — для облегчения
души моей от лукавого сомнения в милости господней ко мне, грешному…
— Говорили мы с ним о грехах, о спасении
души, — воодушевлённо шептал Терентий. — Говорит он: «Как долоту камень нужен, чтоб тупость обточить, так и
человеку грех надобен, чтоб растравить
душу свою и бросить ее во прах под нози господа всемилостивого…»
— Ка-ак же! — со злобой и насмешкой воскликнул Лунёв. — Нюхают, обложить хотят, как волка в лесу. Ничего не будет, — не их дело! И не волк я, а несчастный
человек… Я никого не хотел
душить, меня самого судьба
душит… как у Пашки в стихе сказано… И Пашку
душит, и Якова… всех!
— Всю жизнь я в мерзость носом тычусь… что не люблю, что ненавижу — к тому меня и толкает. Никогда не видал я такого
человека, чтобы с радостью на него поглядеть можно было… Неужто никакой чистоты в жизни нет? Вот задавил я этого… зачем мне? Только испачкался,
душу себе надорвал… Деньги взял… не брать бы!
— Разве кому лучше, коли
человек, раз согрешив, на всю жизнь останется в унижении?.. Девчонкой, когда вотчим ко мне с пакостью приставал, я его тяпкой ударила… Потом — одолели меня… девочку пьяной напоили… девочка была… чистенькая… как яблочко, была твёрдая вся, румяная… Плакала над собой… жаль было красоты своей… Не хотела я, не хотела… А потом — вижу… всё равно! Нет поворота… Дай, думаю, хошь дороже пойду. Возненавидела всех, воровала деньги, пьянствовала… До тебя — с
душой не целовала никого…
— Я думал про это! Прежде всего надо устроить порядок в
душе… Надо понять, чего от тебя бог хочет? Теперь я вижу одно: спутались все
люди, как нитки, тянет их в разные стороны, а кому куда надо вытянуться, кто к чему должен крепче себя привязать — неизвестно! Родился
человек — неведомо зачем; живёт — не знаю для чего, смерть придёт — всё порвёт… Стало быть, прежде всего надо узнать, к чему я определён… во-от!..
Он вынес из больницы что-то по-новому тяжёлое, мрачный образ этого
человека глубоко врезался в память. Увеличилось ещё одним количество
людей, обиженных жизнью. Он хорошо запомнил слова сторожа и переворачивал их на все лады, стараясь понять их смысл. Они мешали ему, возмущая глубину его
души, где хранил он свою веру в справедливость бога.
«Хоть бы зол я был на этого
человека или не нравился бы он мне… А то так просто… ни за что обидел я его», — с тревогой думал он, и в
душе его шевелилось что-то нехорошее к Татьяне Власьевне. Ему казалось, что Кирик непременно догадается об измене жены.
— Так уж. Нейдёт тебе спокойно жить… Ты парень хороший, с
душой… Есть такие
люди: всю жизнь живут крепко, никогда не хворают и вдруг сразу — хлоп!
И вновь в
душу Ильи стало вторгаться давно уже не владевшее ею настроение, — снова он злился на
людей, крепко и подолгу думал о справедливости, о своём грехе и о том, что ждёт его впереди.
— То есть ежели и плох
человек — есть в нём своё хорошее, ежели и хорош — имеет в себе плохое…
Души у нас у всех одинаково пёстрые… у всех!
На улице ему стало легче. Он ясно понимал, что скоро Яков умрёт, и это возбуждало в нём чувство раздражения против кого-то. Якова он не жалел, потому что не мог представить, как стал бы жить между
людей этот тихий парень. Он давно смотрел на товарища как на обречённого к исчезновению. Но его возмущала мысль: за что измучили безобидного
человека, за что прежде времени согнали его со света? И от этой мысли злоба против жизни — теперь уже основа
души — росла и крепла в нём.
Каждая минута рождает что-нибудь новое, неожиданное, и жизнь поражает слух разнообразием своих криков, неутомимостью движения, силой неустанного творчества. Но в
душе Лунёва тихо и мертво: в ней всё как будто остановилось, — нет ни дум, ни желаний, только тяжёлая усталость. В таком состоянии он провёл весь день и потом ночь, полную кошмаров… и много таких дней и ночей. Приходили
люди, покупали, что надо было им, и уходили, а он их провожал холодной мыслью...
Но Илья кричал. Давно уже он не говорил с
людьми и теперь выбрасывал из
души всё, что накопилось в ней за эти дни одиночества.
Тогда он снова сел и, как Павел, тоже низко наклонил голову. Он не мог видеть красное лицо Петрухи, теперь важно надутое, точно обиженное чем-то, а в неизменно ласковом Громове за благодушием судьи он чувствовал, что этот весёлый
человек привык судить
людей, как столяр привыкает деревяшки строгать. И в
душе Ильи родилась теперь жуткая, тревожная мысль...
— Обнажили
душу, — услыхал он голос чёрненького
человека.