Неточные совпадения
Стоя на дворе маленькими кучками, люди разговаривали, сумрачно поглядывая на тело убитой, кто-то прикрыл голову её мешком из-под углей. В дверях кузни, на место, где сидел Савелий,
сел городовой с трубкой в зубах. Он курил, сплёвывал слюну и, мутными глазами глядя на
деда Еремея, слушал его речь.
Потом
дед весь подобрался и — вдруг
сел на своём ложе. Белая борода его трепетала, как крыло летящего голубя. Он протянул руки вперёд и, сильно толкнув ими кого-то, свалился на пол.
Темнота и сырость всё тяжелее давили Илью, ему трудно было дышать, а внутри клокотал страх, жалость к
деду, злое чувство к дяде. Он завозился на полу,
сел и застонал.
Снова началось что-то кошмарное. Однажды вечером, когда, напившись чаю, мы с
дедом сели за Псалтырь, а бабушка начала мыть посуду, в комнату ворвался дядя Яков, растрепанный, как всегда, похожий на изработанную метлу. Не здоровавшись, бросив картуз куда-то в угол, он скороговоркой начал, встряхиваясь, размахивая руками:
Вечером, когда
дед сел читать на псалтырь, я с бабушкой вышел за ворота, в поле; маленькая, в два окна, хибарка, в которой жил дед, стояла на окраине города, «на задах» Канатной улицы, где когда-то у деда был свой дом.
В час отдыха, во время вечернего чая, когда он, дядья и работники приходили в кухню из мастерской, усталые, с руками, окрашенными сандалом, обожженными купоросом, с повязанными тесемкой волосами, все похожие на темные иконы в углу кухни, — в этот опасный час
дед садился против меня и, вызывая зависть других внуков, разговаривал со мною чаще, чем с ними.
Неточные совпадения
Было очень трудно понять, что такое народ. Однажды летом Клим, Дмитрий и
дед ездили в
село на ярмарку. Клима очень удивила огромная толпа празднично одетых баб и мужиков, удивило обилие полупьяных, очень веселых и добродушных людей. Стихами, которые отец заставил его выучить и заставлял читать при гостях, Клим спросил дедушку:
Раз, — ну вот, право, как будто теперь случилось, — солнце стало уже
садиться;
дед ходил по баштану и снимал с кавунов листья, которыми прикрывал их днем, чтоб не попеклись на солнце.
Лет — куды! — более чем за сто, говорил покойник
дед мой, нашего
села и не узнал бы никто: хутор, самый бедный хутор!
Тетка покойного
деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по
селам с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в ясные очи; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись, на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные, как крылья ворона, и мягкие, как молодой лен (тогда еще девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками), падали курчавыми кудрями на шитый золотом кунтуш.
И даром, что отец Афанасий ходил по всему
селу со святою водою и гонял черта кропилом по всем улицам, а все еще тетка покойного
деда долго жаловалась, что кто-то, как только вечер, стучит в крышу и царапается по стене.