Неточные совпадения
Безногая жена Перфишки тоже вылезла на двор и, закутавшись в какие-то лохмотья, сидела на своём месте у входа в подвал.
Руки её неподвижно лежали на коленях; она, подняв голову, смотрела чёрными
глазами на небо. Губы её были плотно сжаты, уголки их опустились. Илья тоже стал смотреть то в
глаза женщины, то в глубину неба, и ему подумалось, что, может быть, Перфишкина жена видит бога и молча просит его о чём-то.
Вечера дедушка Еремей по-прежнему проводил в трактире около Терентия, разговаривая с горбуном о боге и делах человеческих. Горбун, живя в городе, стал ещё уродливее. Он как-то отсырел в своей работе;
глаза у него стали тусклые, пугливые, тело точно растаяло в трактирной жаре. Грязная рубашка постоянно всползала на горб, обнажая поясницу. Разговаривая с кем-нибудь, Терентий всё время держал
руки за спиной и оправлял рубашку быстрым движением
рук, — казалось, он прячет что-то в свой горб.
Шёпот Петрухи, вздохи умирающего, шорох нитки и жалобный звук воды, стекавшей в яму пред окном, — все эти звуки сливались в глухой шум, от него сознание мальчика помутилось. Он тихо откачнулся от стены и пошёл вон из подвала. Большое чёрное пятно вертелось колесом перед его
глазами и шипело. Идя по лестнице, он крепко цеплялся
руками за перила, с трудом поднимал ноги, а дойдя до двери, встал и тихо заплакал. Пред ним вертелся Яков, что-то говорил ему. Потом его толкнули в спину и раздался голос Перфишки...
Однажды Перфишку вызвали в полицию. Он ушёл встревоженный, а воротился весёлый и привёл с собой Пашку Грачёва, крепко держа его за
руку. Пашка был такой же остроглазый, только страшно похудел, пожелтел, и лицо у него стало менее задорным. Сапожник притащил его в трактир и там рассказывал, судорожно подмигивая
глазом...
И стало тихо. Хозяин ушёл в свою комнату, оттуда донеслось громкое щёлканье косточек на счётах. Илья, держась за голову
руками, сидел на полу и с ненавистью смотрел на приказчика, а он стоял в другом углу лавки и тоже смотрел на мальчика нехорошими
глазами.
Тогда приказчик остановился, неподвижными
глазами измеряя коренастую, крепкую фигурку с ножом в
руке, остановился и презрительно протянул...
Пашка крепко стиснул его
руку и засмеялся. Его зубы и
глаза блестели под маской грязи весело.
Яков слушал его и молчал, согнувшись на стуле, крепко держась за что-нибудь
руками. Иногда его губы беззвучно шевелились,
глаза учащённо мигали.
— Какие? — переспросил он, крепко потирая лоб
рукой. — Забыл я. Ей-богу, забыл! Погоди, может, вспомню. У меня их всегда в башке — как пчёл в улье… так и жужжат! Иной раз начну сочинять, так разгорячусь даже… Кипит в душе, слёзы на
глаза выступают… хочется рассказать про это гладко, а слов нет… — Он вздохнул и, тряхнув головой, добавил: — В душе замешано густо, а выложишь на бумагу — пусто…
— До-олго ты! — низким грудным звуком капризно протянула она. Потом приподнялась на носки, положила
руки свои на плечи Павла и из-за него взглянула на Илью карими
глазами.
Старик вертелся перед женщиной, щупая
глазами то её лицо, то лицо Ильи. Она отстранила его от себя властным движением правой
руки, сунула эту
руку в карман своего капота и сказала Илье строгим голосом...
Илья взмахнул
рукой, и крепкий кулак его ударил по виску старика. Меняла отлетел к стене, стукнулся об неё головой, но тотчас же бросился грудью на конторку и, схватившись за неё
руками, вытянул тонкую шею к Илье. Лунёв видел, как на маленьком, тёмном лице сверкали
глаза, шевелились губы, слышал громкий, хриплый шёпот...
Илья с напряжением всматривался в неё; вдруг он ощутил тупую боль в
глазах, дотронулся до них пальцами правой
руки и в ужасе остановился, точно ноги его вдруг примёрзли к земле.
Тогда, поправив шапку
рукой, Лунёв зашагал по тротуару, чувствуя боль в
глазах и тяжесть в голове.
У лавки менялы собралась большая толпа, в ней сновали полицейские, озабоченно покрикивая, тут же был и тот, бородатый, с которым разговаривал Илья. Он стоял у двери, не пуская людей в лавку, смотрел на всех испуганными
глазами и всё гладил
рукой свою левую щёку, теперь ещё более красную, чем правая. Илья встал на виду у него и прислушивался к говору толпы. Рядом с ним стоял высокий чернобородый купец со строгим лицом и, нахмурив брови, слушал оживлённый рассказ седенького старичка в лисьей шубе.
Она сложила
руки ладошками вместе и стояла пред ним, как перед образом, а на
глазах у неё появились слёзы.
Илья невольно провёл
рукой по
глазам и тихо ответил...
Голос у него прерывался, губы вздрагивали,
глаза налились кровью. Медленно, дрожащей
рукой он пригладил растрёпанные волосы и вдруг, взмахнув
руками, глухо завыл...
Следователь, молодой человек с курчавыми волосами и горбатым носом, в золотых очках, увидав Илью, сначала крепко потёр свои худые белые
руки, а потом снял с носа очки и стал вытирать их платком, всматриваясь в лицо Ильи большими тёмными
глазами. Илья молча поклонился ему.
Я в тебе не добродетель люблю — гордость люблю… молодость твою, голову кудрявую,
руки сильные,
глаза твои строгие… укоры твои — как ножи в сердце мне… зато я тебе буду… по гроб благодарна… ноги поцелую, — на!
— Ну, что там? Какие деньги? Ерунда всё!.. — И, махнув
рукой, Яков задумался. — Поговорить-то нет у тебя время? — спросил он через минуту, оглядывая товарища блуждающими
глазами.
Матица зловеще тянула песню, переводя свои огромные
глаза с Ильи на Якова, и вдруг, нелепо взмахнув
руками, заорала...
Горбун в страхе закрыл
глаза и, взмахнув
руками, ударил себя по бёдрам...
В маленькой комнате, тесно заставленной ящиками с вином и какими-то сундуками, горела, вздрагивая, жестяная лампа. В полутьме и тесноте Лунёв не сразу увидал товарища. Яков лежал на полу, голова его была в тени, и лицо казалось чёрным, страшным. Илья взял лампу в
руки и присел на корточки, освещая избитого. Синяки и ссадины покрывали лицо Якова безобразной тёмной маской,
глаза его затекли в опухолях, он дышал тяжело, хрипел и, должно быть, ничего не видел, ибо спросил со стоном...
Голос у Якова стал слаб и звучал, как скрип пилы, режущей дерево. Читая, он поднимал левую
руку кверху, как бы приглашая больных в палате слушать зловещие пророчества Исайи. Большие мечтательные
глаза придавали жёлтому лицу его что-то страшное. Увидав Илью, он бросал книгу и с беспокойством спрашивал товарища всегда об одном...
Закрыв
глаза, с поднятой кверху
рукою, он наизусть возглашал торжественным голосом...
Глаза у него сияли, на щеках горел румянец, он не мог спокойно стоять на месте, шаркал туфлями по полу, размахивал
руками.
Он оттолкнулся от дерева, — фуражка с головы его упала. Наклоняясь, чтоб поднять её, он не мог отвести
глаз с памятника меняле и приёмщику краденого. Ему было душно, нехорошо, лицо налилось кровью,
глаза болели от напряжения. С большим усилием он оторвал их от камня, подошёл к самой ограде, схватился
руками за прутья и, вздрогнув от ненависти, плюнул на могилу… Уходя прочь от неё, он так крепко ударял в землю ногами, точно хотел сделать больно ей!..
— Во мне нет барства! — звенящим голосом крикнула девушка. Братишка подбежал к ней, схватил её за
руку и, злыми
глазами глядя на хозяина, тоже закричал...
Лицо у неё было плутоватое, ласковое,
глаза блестели задорно… Лунёв, протянув
руку, взял её за плечо… В нём вспыхнула ненависть к ней, зверское желание обнять её, давить на своей груди и слушать треск её тонких костей.
Она вдруг опустилась и выскользнула из его
рук, гибкая, как рыба. Лунёв сквозь горячий туман в
глазах видел её у двери на улицу. Оправляя кофточку дрожащими
руками, она говорила...
Другой, в заплатанной поддёвке и картузе, нахлобученном на
глаза, стоял, опустив голову на грудь, сунувши одну
руку за пазуху, а другую в карман.
Лунёв взглянул на Павла, тот сидел согнувшись, низко опустив голову, и мял в
руках шапку. Его соседка держалась прямо и смотрела так, точно она сама судила всех, — и Веру, и судей, и публику. Голова её то и дело повёртывалась из стороны в сторону, губы были брезгливо поджаты, гордые
глаза блестели из-под нахмуренных бровей холодно и строго…
Лунёв пожимал чьи-то тёплые
руки, а лица гостей слились в его
глазах в одно длинное, улыбающееся лицо с большими зубами.
Он снова обратил на себя общее внимание, снова все гости уставились на него. Зубы Фелицаты Егоровны обнажились широкой и насмешливой улыбкой, телеграфист, закрыв рот
рукою, начал покручивать усики, почти все старались казаться серьёзными, внимательно слушающими. Шум ножей и вилок, вдруг рассыпанных Татьяной Власьевной, отозвался в сердце Ильи громкой, боевой музыкой… Он спокойно обвёл лица гостей широко раскрытыми
глазами и продолжал...
Илья видел, как она взмахнула
рукой, и отбил кулаком в сторону тарелку, брошенную ею. Треск разбитой тарелки как будто ещё более оглушил гостей. Медленно, беззвучно они отодвигались в стороны, оставляя Илью лицом к лицу с Автономовыми. Кирик держал в
руке какую-то рыбку за хвост и мигал
глазами, бледный, жалкий и тупой. Татьяна Власьевна дрожала, грозя Илье кулаками; лицо её сделалось такого же цвета, как кофточка, и язык не выговаривал слов...
Неточные совпадения
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными
руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным
глазом и едким намеком на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями
рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга
глазами.
Вгляделся барин в пахаря: // Грудь впалая; как вдавленный // Живот; у
глаз, у рта // Излучины, как трещины // На высохшей земле; // И сам на землю-матушку // Похож он: шея бурая, // Как пласт, сохой отрезанный, // Кирпичное лицо, //
Рука — кора древесная, // А волосы — песок.
Крестьяне речь ту слушали, // Поддакивали барину. // Павлуша что-то в книжечку // Хотел уже писать. // Да выискался пьяненький // Мужик, — он против барина // На животе лежал, // В
глаза ему поглядывал, // Помалчивал — да вдруг // Как вскочит! Прямо к барину — // Хвать карандаш из
рук! // — Постой, башка порожняя! // Шальных вестей, бессовестных // Про нас не разноси! // Чему ты позавидовал! // Что веселится бедная // Крестьянская душа?
В следующую речь Стародума Простаков с сыном, вышедшие из средней двери, стали позади Стародума. Отец готов его обнять, как скоро дойдет очередь, а сын подойти к
руке. Еремеевна взяла место в стороне и, сложа
руки, стала как вкопанная, выпяля
глаза на Стародума, с рабским подобострастием.
Так шел он долго, все простирая
руку и проектируя, и только тогда, когда
глазам его предстала река, он почувствовал, что с ним совершилось что-то необыкновенное.