Стучали над головой Антипы топоры, трещали доски, падая на землю, гулкое эхо ударов понеслось по лесу, заметались вокруг кельи птицы, встревоженные шумом, задрожала листва на деревьях. Старец молился, как бы не видя и не слыша ничего… Начали раскатывать венцы кельи, а хозяин её всё стоял неподвижно на коленях. И лишь когда откатили в сторону последние брёвна и сам исправник, подойдя к старцу, взял его за волосы, Антипа, вскинув очи
в небо, тихо сказал богу...
Лёжа на спине, мальчик смотрел
в небо, не видя конца высоте его. Грусть и дрёма овладевали им, какие-то неясные образы зарождались в его воображении. Казалось ему, что в небе, неуловимо глазу, плавает кто-то огромный, прозрачно светлый, ласково греющий, добрый и строгий и что он, мальчик, вместе с дедом и всею землёй поднимается к нему туда, в бездонную высь, в голубое сиянье, в чистоту и свет… И сердце его сладко замирало в чувстве тихой радости.
Он долго сидел и думал, поглядывая то в овраг, то
в небо. Свет луны, заглянув во тьму оврага, обнажил на склоне его глубокие трещины и кусты. От кустов на землю легли уродливые тени. В небе ничего не было, кроме звёзд и луны. Стало холодно; он встал и, вздрагивая от ночной свежести, медленно пошёл полем на огни города. Думать ему уже не хотелось ни о чём: грудь его была полна в этот час холодной беспечностью и тоскливой пустотой, которую он видел в небе, там, где раньше чувствовал бога.
Неточные совпадения
Они сидели
в лучшем, самом уютном углу двора, за кучей мусора под бузиной, тут же росла большая, старая липа. Сюда можно было попасть через узкую щель между сараем и домом; здесь было тихо, и, кроме
неба над головой да стены дома с тремя окнами, из которых два были заколочены, из этого уголка не видно ничего. На ветках липы чирикали воробьи, на земле, у корней её, сидели мальчики и тихо беседовали обо всём, что занимало их.
За рекою развёртывались луга, стоги сена стояли там серыми башнями, и далеко, на краю земли,
в синее
небо упиралась тёмная зубчатая стена леса.
Безногая жена Перфишки тоже вылезла на двор и, закутавшись
в какие-то лохмотья, сидела на своём месте у входа
в подвал. Руки её неподвижно лежали на коленях; она, подняв голову, смотрела чёрными глазами на
небо. Губы её были плотно сжаты, уголки их опустились. Илья тоже стал смотреть то
в глаза женщины, то
в глубину
неба, и ему подумалось, что, может быть, Перфишкина жена видит бога и молча просит его о чём-то.
— На
небо, — добавила Маша и, прижавшись к Якову, взглянула на
небо. Там уже загорались звёзды; одна из них — большая, яркая и немерцающая — была ближе всех к земле и смотрела на неё холодным, неподвижным оком. За Машей подняли головы кверху и трое мальчиков. Пашка взглянул и тотчас же убежал куда-то. Илья смотрел долго, пристально, со страхом
в глазах, а большие глаза Якова блуждали
в синеве
небес, точно он искал там чего-то.
Вслед за этим событием начал прихварывать дедушка Еремей. Он всё реже выходил собирать тряпки, оставался дома и скучно бродил по двору или лежал
в своей тёмной конуре. Приближалась весна, и
в те дни, когда на
небе ласково сияло тёплое солнце, — старик сидел где-нибудь на припёке, озабоченно высчитывая что-то на пальцах и беззвучно шевеля губами. Сказки детям он стал рассказывать реже и хуже. Заговорит и вдруг закашляется.
В груди у него что-то хрипело, точно просилось на волю.
Петруха отвёл дяде Терентию новое помещение — маленькую комнатку за буфетом.
В неё сквозь тонкую переборку, заклеенную зелёными обоями, проникали все звуки из трактира, и запах водки, и табачный дым.
В ней было чисто, сухо, но хуже, чем
в подвале. Окно упиралось
в серую стену сарая; стена загораживала
небо, солнце, звёзды, а из окошка подвала всё это можно было видеть, встав пред ним на колени…
— «Вдали храбрый рыцарь увидал гору… высотою до
небес, а
в середине её железную дверь.
Не было пьяных, маленьких людей, одетых
в лохмотья, вместо полугнилых деревянных домов стояли дворцы, сверкая золотом, неприступные замки из железа возвышались до
небес.
За окнами
небо было серое, скучное. Холодная мгла одевала землю, оседая на деревьях белым инеем.
В палисаднике пред окнами тихо покачивались тонкие ветви молодой берёзы, стряхивая снежинки. Зимний вечер наступал…
Самовар уныло курлыкал и посвистывал. Сквозь стекло окна и кисею занавески
в лицо Ильи тускло смотрело
небо, и звёзды на нём были едва видны.
В блеске звёзд небесных всегда есть что-то беспокойное…
Там, высоко, каждый лист чётко рисуется
в синеве
небес, и, тихо вздрагивая, он как будто тает…
Лёжа на спине, он смотрел
в ясное
небо и чем пристальнее смотрел, тем больше видел
в нём звёзд.
На голубом, усеянном яркими звёздами бархате
небес чёрные узоры листвы были похожи на чьи-то руки, простёртые к
небу в попытке достичь его высот.
Серые чистенькие камни мостовой скучно смотрели
в серое
небо, они были похожи на лица людей.
В конце улицы, из-за крыш домов на
небо поднимались густые, сизые и белые облака.
Ему представилось огромное, мокрое поле, покрытое серыми облаками
небо, широкая дорога с берёзами по бокам. Он идёт с котомкой за плечами, его ноги вязнут
в грязи, холодный дождь бьёт
в лицо. А
в поле, на дороге, нет ни души… даже галок на деревьях нет, и над головой безмолвно двигаются синеватые тучи…
В груди Лунёва как-то вдруг выросла пустота — тёмная, холодная, а
в ней, как тусклый месяц на осеннем
небе, встал холодный вопрос: «А дальше что?»