Неточные совпадения
Жаркий шум южного дня, покрытый тяжелым вздохом пушки,
на секунду прижался к нагретым камням мостовых и, снова вскинувшись над улицами, потек в
море широкой мутной рекой.
Пыльные, потные люди, весело и шумно перекликаясь, бегут обедать, многие спешат
на берег и, быстро сбросив серые одежды, прыгают в
море, — смуглые тела, падая в воду, тотчас становятся до смешного маленькими, точно темные крупинки пыли в большой чаше вина.
В синем небе полудня тает солнце, обливая воду и землю жаркими лучами разных красок.
Море дремлет и дышит опаловым туманом, синеватая вода блестит сталью, крепкий запах морской соли густо льется
на берег.
В камнях два рыбака: один — старик, в соломенной шляпе, с толстым лицом в седой щетине
на щеках, губах и подбородке, глаза у него заплыли жиром, нос красный, руки бронзовые от загара. Высунув далеко в
море гибкое удилище, он сидит
на камне, свесив волосатые ноги в зеленую воду, волна, подпрыгнув, касается их, с темных пальцев падают в
море тяжелые светлые капли.
За спиной старика стоит, опираясь локтем о камень, черноглазый смугляк, стройный и тонкий, в красном колпаке
на голове, в белой фуфайке
на выпуклой груди и в синих штанах, засученных по колени. Он щиплет пальцами правой руки усы и задумчиво смотрит в даль
моря, где качаются черные полоски рыбацких лодок, а далеко за ними чуть виден белый парус, неподвижно тающий в зное, точно облако.
На синей скатерти
моря, в молочном тумане дали, скользит бесшумно, точно тень облака, белый пароход.
Шуршат и плещут волны. Синие струйки дыма плавают над головами людей, как нимбы. Юноша встал
на ноги и тихо поет, держа сигару в углу рта. Он прислонился плечом к серому боку камня, скрестил руки
на груди и смотрит в даль
моря большими главами мечтателя.
—
Море я встретила только одно,
на нем было много островов и рыбацких лодок, а ведь если ищешь любимое — дует попутный ветер. Реки легко переплыть тому, кто рожден и вырос
на берегу
моря. Горы? — я не заметила гор.
Между садов вьется узкая тропа, и по ней, тихо спускаясь с камня
на камень, идет к
морю высокая женщина в черном платье, оно выгорело
на солнце до бурых пятен, и даже издали видны его заплаты. Голова ее не покрыта — блестит серебро седых волос, мелкими кольцами они осыпают ее высокий лоб, виски и темную кожу щек; эти волосы, должно быть, невозможно причесать гладко.
О прибрежные камни равномерно и глухо бьет волна;
море — всё в живых белых пятнах, словно бесчисленные стаи птиц опустились
на его синюю равнину, все они плывут в одном направлении, исчезают, ныряя в глубину, снова являются и звенят чуть слышно.
— Это очень хитрый и злой ветер, вот этот, который так ласково дует
на нас с берега, точно тихонько толкая в
море, — там он подходит к вам незаметно и вдруг бросается
на вас, точно вы оскорбили его. Барка тотчас сорвана и летит по ветру, иногда вверх килем, а вы — в воде. Это случается в одну минуту, вы не успеете выругаться или помянуть имя божие, как вас уже кружит, гонит в даль. Разбойник честнее этого ветра. Впрочем — люди всегда честнее стихии.
— «Бог видит всё! — сказал он. — Ему известно, что вот люди, созданные для земли, погибают в
море и что один из них, не надеясь
на спасение, должен передать сыну то, что он знает. Работа нужна земле и людям — бог понимает это…»
На берег пустынный,
на старые серые камни
Осеннее солнце прощально и нежно упало.
На темные камни бросаются жадные волны
И солнце смывают в холодное синее
море.
И медные листья деревьев, оборваны ветром осенним,
Мелькают сквозь пену прибоя, как пестрые мертвые птицы,
А бледное небо — печально, и гневное
море — угрюмо.
Одно только солнце смеется, склоняясь покорно к закату.
Ей было девятнадцать лет, и она уже имела жениха, когда отец и мать погибли в
море, во время прогулки
на увеселительной яхте, разбитой и потопленной пьяным штурманом американского грузовика; она тоже должна была ехать
на эту прогулку, но у нее неожиданно заболели зубы.
Утро, еще не совсем проснулось
море, в небе не отцвели розовые краски восхода, но уже прошли остров Горгону — поросший лесом, суровый одинокий камень, с круглой серой башней
на вершине и толпою белых домиков у заснувшей воды. Несколько маленьких лодок стремительно проскользнули мимо бортов парохода, — это люди с острова идут за сардинами. В памяти остается мерный плеск длинных весел и тонкие фигуры рыбаков, — они гребут стоя и качаются, точно кланяясь солнцу.
За бортом, разрывая спокойную гладь
моря, кувыркались дельфины, — человек с бакенбардами внимательно посмотрел
на них и сказал...
Сизые камни смотрят из виноградников, в густых облаках зелени прячутся белые дома, сверкают
на солнце стекла окон, и уже заметны глазу яркие пятна;
на самом берегу приютился среди скал маленький дом, фасад его обращен к
морю и весь завешен тяжелою массою ярко-лиловых цветов, а выше, с камней террасы, густыми ручьями льется красная герань.
Еще мальчишкой Туба, работая
на винограднике, брошенном уступами по склону горы, укрепленном стенками серого камня, среди лапчатых фиг и олив, с их выкованными листьями, в темной зелени апельсинов и запутанных ветвях гранат,
на ярком солнце,
на горячей земле, в запахе цветов, — еще тогда он смотрел, раздувая ноздри, в синее око
моря взглядом человека, под ногами которого земля не тверда — качается, тает и плывет, — смотрел, вдыхая соленый воздух, и пьянел, становясь рассеянным, ленивым, непослушным, как всегда бывает с тем, кого
море очаровало и зовет, с тем, кто влюбился душою в
море…
А по праздникам, рано, когда солнце едва поднималось из-за гор над Сорренто, а небо было розовое, точно соткано из цветов абрикоса, — Туба, лохматый, как овчарка, катился под гору, с удочками
на плече, прыгая с камня
на камень, точно ком упругих мускулов совсем без костей, — бежал к
морю, улыбаясь ему широким, рыжим от веснушек лицом, а встречу, в свежем воздухе утра, заглушая сладкое дыхание проснувшихся цветов, плыл острый аромат, тихий говор волн, — они цеплялись о камни там, внизу, и манили к себе, точно девушки, — волны…
Вот он висит
на краю розовато-серой скалы, спустив бронзовые ноги; черные, большие, как сливы, глаза его утонули в прозрачной зеленоватой воде; сквозь ее жидкое стекло они видят удивительный мир, лучший, чем все сказки: видят золотисто-рыжие водоросли
на дне морском, среди камней, покрытых коврами; из леса водорослей выплывают разноцветные «виолы» — живые цветы
моря, — точно пьяный, выходит «перкия», с тупыми глазами, разрисованным носом и голубым пятном
на животе, мелькает золотая «сарпа», полосатые дерзкие «каньи»; снуют, как веселые черти, черные «гваррачины»; как серебряные блюда, блестят «спаральони», «окьяты» и другие красавицы-рыбы — им нет числа! — все они хитрые и, прежде чем схватить червяка
на крючке глубоко в круглый рот, ловко ощипывают его маленькими зубами, — умные рыбы!..
А
море — дышит, мерно поднимается голубая его грудь;
на скалу, к ногам Туба, всплескивают волны, зеленые в белом, играют, бьются о камень, звенят, им хочется подпрыгнуть до ног парня, — иногда это удается, вот он, вздрогнув, улыбнулся — волны рады, смеются, бегут назад от камней, будто бы испугались, и снова бросаются
на скалу; солнечный луч уходит глубоко в воду, образуя воронку яркого света, ласково пронзая груди волн, — спит сладким сном душа, не думая ни о чем, ничего не желая понять, молча и радостно насыщаясь тем, что видит, в ней тоже ходят неслышно светлые волны, и, всеобъемлющая, она безгранично свободна, как
море.
Так проводил он праздники, потом это стало звать его и в будни — ведь когда человека схватит за сердце
море, он сам становится частью его, как сердце — только часть живого человека, и вот, бросив землю
на руки брата, Туба ушел с компанией таких же, как сам он, влюбленных в простор, — к берегам Сицилии ловить кораллы: трудная, а славная работа, можно утонуть десять раз в день, но зато — сколько видишь удивительного, когда из синих вод тяжело поднимается сеть — полукруг с железными зубцами
на краю, и в ней — точно мысли в черепе — движется живое, разнообразных форм и цветов, а среди него — розовые ветви драгоценных кораллов — подарок
моря.
Так и заснул навсегда для земли человек, плененный
морем; он и женщин любил, точно сквозь сон, недолго и молча, умея говорить с ними лишь о том, что знал, — о рыбе и кораллах, об игре волн, капризах ветра и больших кораблях, которые уходят в неведомые
моря; был он кроток
на земле, ходил по ней осторожно, недоверчиво и молчал с людьми, как рыба, поглядывая во все глаза зорким взглядом человека, привыкшего смотреть в изменчивые глубины и не верить им, а в
море он становился тихо весел, внимателен к товарищам и ловок, точно дельфин.
Старику стало тяжело среди этих людей, они слишком внимательно смотрели за кусками хлеба, которые он совал кривою, темной лапой в свой беззубый рот; вскоре он понял, что лишний среди них; потемнела у него душа, сердце сжалось печалью, еще глубже легли морщины
на коже, высушенной солнцем, и заныли кости незнакомою болью; целые дни, с утра до вечера, он сидел
на камнях у двери хижины, старыми глазами глядя
на светлое
море, где растаяла его жизнь,
на это синее, в блеске солнца,
море, прекрасное, как сон.
Далеко оно было от него, и трудно старику достичь берега, но он решился, и однажды, тихим вечером, пополз с горы, как раздавленная ящерица по острым камням, и когда достиг волн — они встретили его знакомым говором, более ласковым, чем голоса людей, звонким плеском о мертвые камни земли; тогда — как после догадывались люди — встал
на колени старик, посмотрел в небо и в даль, помолился немного и молча за всех людей, одинаково чужих ему, снял с костей своих лохмотья, положил
на камни эту старую шкуру свою — и все-таки чужую, — вошел в воду, встряхивая седой головой, лег
на спину и, глядя в небо, — поплыл в даль, где темно-синяя завеса небес касается краем своим черного бархата морских волн, а звезды так близки
морю, что, кажется, их можно достать рукой.
Только что погасли звезды, но еще блестит белая Венера, одиноко утопая в холодной высоте мутного неба, над прозрачною грядою перистых облаков; облака чуть окрашены в розоватые краски и тихо сгорают в огне первого луча, а
на спокойном лоне
моря их отражения, точно перламутр, всплывший из синей глубины вод.
Прошло еще дня три, он пошел к парикмахеру, щеголю и вертопраху. Про этого парня, здорового, как молодой осел, говорили, что он за деньги любит старых американок, которые приезжают будто бы наслаждаться красотою
моря, а
на самом деле ищут приключений с бедными парнями.
Вздыхает
море. Во тьме, над перешейком острова, рисуется пиния, как огромная ваза
на тонкой ножке. Ослепительно сверкает Сириус, туча с Монте-Соляро сползла, ясно виден сиротливый маленький монастырь над обрывом горы и одинокое дерево перед ним, как
на страже.
Если смотреть
на остров из дали морской, оттуда, где золотая дуга Млечного Пути коснулась черной воды, — остров кажется лобастым зверем: выгнув мохнатую спину, он прильнул к
морю огромной пастью и молча пьет воду, застывшую, как масло.
Если смотреть
на остров издали, с
моря, он должен казаться подобным богатому храму в праздничный день: весь чисто вымыт, щедро убран яркими цветами, всюду сверкают крупные капли дождя — топазами
на желтоватом молодом листе винограда, аметистами
на гроздьях глициний, рубинами
на кумаче герани, и точно изумруды всюду
на траве, в густой зелени кустарника,
на листве деревьев.
Облака
на горизонте опустились в
море, вода его стала еще спокойнее и синей.
Он похож
на сухую былинку, — дует ветер с
моря и носит ее, играя ею, — Пепе прыгает по камням острова, с восхода солнца по закат, и ежечасно откуда-нибудь льется его неутомимый голосишко...
Его всё занимает: цветы, густыми ручьями текущие по доброй земле, ящерицы среди лиловатых камней, птицы в чеканной листве олив, в малахитовом кружеве виноградника, рыбы в темных садах
на дне
моря и форестьеры
на узких, запутанных улицах города: толстый немец, с расковырянным шпагою лицом, англичанин, всегда напоминающий актера, который привык играть роль мизантропа, американец, которому упрямо, но безуспешно хочется быть похожим
на англичанина, и неподражаемый француз, шумный, как погремушка.
Издали, как удары огромного тамбурина, доносятся глухие вздохи
моря. Играют бабочки над цветами, — Пепе поднял голову и следит за ними, щурясь от солнца, улыбаясь немножко завистливой и грустной, но все-таки доброй улыбкой старшего
на земле.
А когда
море спокойно, как зеркало, и в камнях нет белого кружева прибоя, Пепе, сидя где-нибудь
на камне, смотрит острыми глазами в прозрачную воду: там, среди рыжеватых водорослей, плавно ходят рыбы, быстро мелькают креветки, боком ползет краб. И в тишине, над голубою водой, тихонько течет звонкий задумчивый голос мальчика...
Они все трое смеются тем непобедимым смехом, который возможен только под солнцем юга,
на берегах веселого
моря, и смеются люди, заглядывая в их лица, — праздничные люди, которые изо всего умеют сделать красивое зрелище, а сами — красивейшее.