Неточные совпадения
Вогнутым полукругом стоит тяжелое мраморное здание вокзала, раскинув свои крылья, точно желая обнять людей. Из порта доносится тяжкое дыхание пароходов, глухая работа винта
в воде, звон цепей, свистки и крики — на площади тихо, душно
в всё облито жарким солнцем. На балконах и
в окнах домов — женщины, с
цветами в руках, празднично одетые фигурки детей, точно
цветы.
В окнах отелей, на крышах домов белыми птицами трепещут платки, оттуда сыплется на головы людей дождь
цветов и веселые, громкие крики.
Качаются знамена, летят шляпы и
цветы, над головами взрослых людей выросли маленькие детские головки, мелькают крошечные темные лапы, ловя
цветы и приветствуя, и всё гремит
в воздухе непрерывный мощный крик!
Идет женщина
в бледно-голубом платье, на ее черных волосах золотистый кружевной шарф, четко стучат высокие каблуки коричневых ботинок. Она ведет за руку маленькую кудрявую девочку; размахивая правой рукой с двумя
цветками алой гвоздики
в ней, девочка качается на ходу, распевая...
Девочка освободила руку из руки женщины, оборвала лепестки
цветов и, высоко подняв ручонку, темную, точно крыло воробья, бросила алые
цветы в чашу вина.
Четверо людей вздрогнули, сердито вскинули пыльные головы — девочка била
в ладоши и смеялась, притопывая маленькими ногами, сконфуженная мать ловила ее руку, что-то говоря высоким голосом, мальчишка — хохотал, перегибаясь, а
в чаше, по темному вину, точно розовые лодочки, плавали лепестки
цветов.
А
в чаше, на поверхности темно-красного вина, качаются алые лепестки
цветов.
Утро. С гор ласково течет запах
цветов, только что взошло солнце; на листьях деревьев, на стеблях трав еще блестит роса. Серая лента дороги брошена
в тихое ущелье гор, дорога мощена камнем, но кажется мягкой, как бархат, хочется погладить ее рукою.
Гора окутана лиловой дымкой зноя, седые листья олив на солнце — как старое серебро, на террасах садов, одевших гору,
в темном бархате зелени сверкает золото лимонов, апельсин, ярко улыбаются алые
цветы гранат, и всюду
цветы,
цветы.
Разноцветные зонтики, шляпы женщин, красные и голубые шары
в руках детей, точно причудливые
цветы, и всюду, как самоцветные камни на пышной мантии сказочного короля, сверкают, смеясь и ликуя, дети, веселые владыки земли.
Вот как это было: пировал Тимур-бек
в прекрасной долине Канигула, покрытой облаками роз и жасмина,
в долине, которую поэты Самарканда назвали «Любовь
цветов» и откуда видны голубые минареты великого города, голубые купола мечетей.
Пятнадцать тысяч круглых палаток раскинуто
в долине широким веером, все они — как тюльпаны, и над каждой — сотни шелковых флагов трепещут, как живые
цветы.
Лицо Хромого, как широкий нож, покрытый ржавчиной от крови,
в которую он погружался тысячи раз; его глаза узки, но они видят всё, и блеск их подобен холодному блеску царамута, любимого камня арабов, который неверные зовут изумрудом и который убивает падучую болезнь. А
в ушах царя — серьги из рубинов Цейлона, из камней
цвета губ красивой девушки.
И вот,
в час веселья, разгула, гордых воспоминаний о битвах и победах,
в шуме музыки и народных игр пред палаткой царя, где прыгали бесчисленные пестрые шуты, боролись силачи, изгибались канатные плясуны, заставляя думать, что
в их телах нет костей, состязаясь
в ловкости убивать, фехтовали воины и шло представление со слонами, которых окрасили
в красный и зеленый
цвета, сделав этим одних — ужасными и смешными — других, —
в этот час радости людей Тимура, пьяных от страха пред ним, от гордости славой его, от усталости побед, и вина, и кумыса, —
в этот безумный час, вдруг, сквозь шум, как молния сквозь тучу, до ушей победителя Баязета-султана [Баязет-султан — Боязид 1, по прозвищу Йылдырым — «Молния» (1347–1402).
Что прекрасней песен о
цветах и звездах?
Всякий тотчас скажет: песни о любви!
Что прекрасней солнца
в ясный полдень мая?
И влюбленный скажет: та, кого люблю!
Ах, прекрасны звезды
в небе полуночи — знаю!
И прекрасно солнце
в ясный полдень лета — знаю!
Очи моей милой всех
цветов прекрасней — знаю!
И ее улыбка ласковее солнца — знаю!
Изрезанный уступами каменистый берег спускается к морю, весь он кудрявый и пышный
в темной листве винограда, апельсиновых деревьев, лимонов и фиг, весь
в тусклом серебре листвы олив. Сквозь поток зелени, круто падающий
в море, приветливо улыбаются золотые, красные и белые
цветы, а желтые и оранжевые плоды напоминают о звездах
в безлунную жаркую ночь, когда небо темно, воздух влажен.
У него маленький красивый рот, точно у девушки, кисти рук — длинные, он вертит
в живых пальцах золотой
цветок розы и, прижимая его к пухлым губам, закрывает глаза.
Синие и золотые
цветы вокруг них, ленты солнечных лучей дрожат
в воздухе,
в прозрачном стекле графина и стаканов горит альмандиновое вино, издали доплывает шелковый шорох моря.
Когда мы шли по улицам деревни —
в нас бросали уже не камнями и черепицей, а
цветами, друг мой!
Слесарь молчал, колыхая вино
в стакане. Мягко шумит море, там, внизу, за виноградниками, запах
цветов плывет
в жарком воздухе.
Тишина; только птицы щебечут
в саду, гудят пчелы над
цветами, да где-то на горе, среди виноградников, жарко вздыхает песня: поют двое — мужчина и женщина, каждый куплет отделен от другого минутою молчания — это дает песне особую выразительность, что-то молитвенное.
Ее посещали подруги — шумные девочки
в разноцветных платьях, они славно бегали по большим, немножко холодным и угрюмым комнатам, — картины, статуи,
цветы и позолота — всё становилось теплее при них.
Сизые камни смотрят из виноградников,
в густых облаках зелени прячутся белые дома, сверкают на солнце стекла окон, и уже заметны глазу яркие пятна; на самом берегу приютился среди скал маленький дом, фасад его обращен к морю и весь завешен тяжелою массою ярко-лиловых
цветов, а выше, с камней террасы, густыми ручьями льется красная герань.
Всё вокруг густо усеяно
цветами акации — белыми и точно золото: всюду блестят лучи солнца, на земле и
в небе — тихое веселье весны. Посредине улицы, щелкая копытами, бегут маленькие ослики, с мохнатыми ушами, медленно шагают тяжелые лошади, не торопясь, идут люди, — ясно видишь, что всему живому хочется как можно дольше побыть на солнце, на воздухе, полном медового запаха
цветов.
Мелькают дети — герольды весны, солнце раскрашивает их одежки
в яркие
цвета; покачиваясь, плывут пестро одетые женщины, — они так же необходимы
в солнечный день, как звезды ночью.
Его вялые губы сложены
цветком, он тихо и тщательно высвистывает странный и печальный мотив, длинные пальцы белой руки барабанят по гулкому краю стола — тускло поблескивают ногти, — а
в другой руке желтая перчатка, он отбивает ею на колене такт.
Он тихонько ударил пальцами по столу и вздохнул, вдевая
в петлицу
цветы.
Еще мальчишкой Туба, работая на винограднике, брошенном уступами по склону горы, укрепленном стенками серого камня, среди лапчатых фиг и олив, с их выкованными листьями,
в темной зелени апельсинов и запутанных ветвях гранат, на ярком солнце, на горячей земле,
в запахе
цветов, — еще тогда он смотрел, раздувая ноздри,
в синее око моря взглядом человека, под ногами которого земля не тверда — качается, тает и плывет, — смотрел, вдыхая соленый воздух, и пьянел, становясь рассеянным, ленивым, непослушным, как всегда бывает с тем, кого море очаровало и зовет, с тем, кто влюбился душою
в море…
А по праздникам, рано, когда солнце едва поднималось из-за гор над Сорренто, а небо было розовое, точно соткано из
цветов абрикоса, — Туба, лохматый, как овчарка, катился под гору, с удочками на плече, прыгая с камня на камень, точно ком упругих мускулов совсем без костей, — бежал к морю, улыбаясь ему широким, рыжим от веснушек лицом, а встречу,
в свежем воздухе утра, заглушая сладкое дыхание проснувшихся
цветов, плыл острый аромат, тихий говор волн, — они цеплялись о камни там, внизу, и манили к себе, точно девушки, — волны…
Вот он висит на краю розовато-серой скалы, спустив бронзовые ноги; черные, большие, как сливы, глаза его утонули
в прозрачной зеленоватой воде; сквозь ее жидкое стекло они видят удивительный мир, лучший, чем все сказки: видят золотисто-рыжие водоросли на дне морском, среди камней, покрытых коврами; из леса водорослей выплывают разноцветные «виолы» — живые
цветы моря, — точно пьяный, выходит «перкия», с тупыми глазами, разрисованным носом и голубым пятном на животе, мелькает золотая «сарпа», полосатые дерзкие «каньи»; снуют, как веселые черти, черные «гваррачины»; как серебряные блюда, блестят «спаральони», «окьяты» и другие красавицы-рыбы — им нет числа! — все они хитрые и, прежде чем схватить червяка на крючке глубоко
в круглый рот, ловко ощипывают его маленькими зубами, — умные рыбы!..
Так проводил он праздники, потом это стало звать его и
в будни — ведь когда человека схватит за сердце море, он сам становится частью его, как сердце — только часть живого человека, и вот, бросив землю на руки брата, Туба ушел с компанией таких же, как сам он, влюбленных
в простор, — к берегам Сицилии ловить кораллы: трудная, а славная работа, можно утонуть десять раз
в день, но зато — сколько видишь удивительного, когда из синих вод тяжело поднимается сеть — полукруг с железными зубцами на краю, и
в ней — точно мысли
в черепе — движется живое, разнообразных форм и
цветов, а среди него — розовые ветви драгоценных кораллов — подарок моря.
В священной тишине восходит солнце, и от камней острова поднимается
в небо сизый туман, насыщенный сладким запахом золотых
цветов дрока.
Выпрямляются встречу солнцу стебли трав и лепестки
цветов, отягченные серебром росы, ее светлые капли висят на концах стеблей, полнеют и, срываясь, падают на землю, вспотевшую
в жарком сне. Хочется слышать тихий звон их падения, — грустно, что не слышишь его.
А все-таки — тихо, люди еще спят.
В свежести утра запах
цветов и трав яснее, чем звуки.
Медленно приподняв ко лбу черную, волосатую руку, он долго смотрит
в розовеющее небо, потом — вокруг себя, — пред ним, по серовато-лиловому камню острова, переливается широкая гамма изумрудного и золотого, горят розовые, желтые и красные
цветы; темное лицо старика дрожит
в добродушной усмешке, он утвердительно кивает круглой тяжелой головой.
Солнце горит
в небе, как огненный
цветок, и сеет золотую пыль своих лучей на серые груди скал, а из каждой морщины камня, встречу солнца, жадно тянется живое — изумрудные травы, голубые, как небо,
цветы. Золотые искры солнечного света вспыхивают и гаснут
в полных каплях хрустальной росы.
Там, на высоте шестисот метров, накрыт облаком заброшенный маленький монастырь [Санта Мария ди Четрелла.] и — кладбище, тоже маленькое, могилы на нем подобны цветочным грядам, их немного, и
в них, под
цветами, — все монахи этого монастыря. Иногда его серые стены выглядывают из облака, точно прислушиваясь к тому, что творится внизу.
Из арки улицы, как из трубы, светлыми ручьями радостно льются песни пастухов; без шляп, горбоносые и
в своих плащах похожие на огромных птиц, они идут играя, окруженные толпою детей с фонарями на высоких древках, десятки огней качаются
в воздухе, освещая маленькую круглую фигурку старика Паолино, ого серебряную голову, ясли
в его руках и
в яслях, полных
цветами, — розовое тело Младенца, с улыбкою поднявшего вверх благословляющие ручки.
Младенца несут
в старую церковку,
в ней — по ветхости ее — давно не служат, и целый год она стоит пустая, но сегодня ее древние стены украшены
цветами, листьями пальм, золотом лимонов, мандарин, и вся она занята искусно сделанной картиной Рождества Христова.
Красно улыбаются встречу заре яркие
цветы гвоздики и малиновые метелки шалфея, густой запах нарцисса плывет
в свежем воздухе утра, смешиваясь с соленым дыханием моря.
Она умела одеться так, что ее красота выигрывала, как доброе вино
в стакане хорошего стекла: чем прозрачнее стекло — тем лучше оно показывает душу вина,
цвет всегда дополняет запах и вкус, доигрывая до конца ту красную песню без слов, которую мы пьем для того, чтоб дать душе немножко крови солнца.
Уже с первых минут стало ясно, что дочь уступит матери
в легкости и силе, — Нунча бежала так свободно и красиво, точно сама земля несла ее, как мать ребенка, — люди стали бросать из окон и с тротуаров
цветы под ноги ей и рукоплескали, одобряя ее криками;
в два конца она опередила дочь на четыре минуты с лишком, и Нина, разбитая, обиженная неудачей,
в слезах и задыхаясь, упала на ступени паперти, — не могла уже бежать третий раз.
Если смотреть на остров издали, с моря, он должен казаться подобным богатому храму
в праздничный день: весь чисто вымыт, щедро убран яркими
цветами, всюду сверкают крупные капли дождя — топазами на желтоватом молодом листе винограда, аметистами на гроздьях глициний, рубинами на кумаче герани, и точно изумруды всюду на траве,
в густой зелени кустарника, на листве деревьев.
Золотые стрелы дрока поднялись
в небо и качаются тихонько, отягченные влагой, бесшумно стряхивая ее с причудливых своих
цветов.
— Этот человек — его звали Андреа Грассо — пришел к нам
в деревню ночью, как вор; он был одет нищим, шляпа одного
цвета с сапогами и такая я же рваная. Он был жаден, бесстыден и жесток. Через семь лет старики наши первые снимали перед ним шляпы, а он им едва кивал головою. И все, на сорок миль вокруг, были
в долгах у него.
Его всё занимает:
цветы, густыми ручьями текущие по доброй земле, ящерицы среди лиловатых камней, птицы
в чеканной листве олив,
в малахитовом кружеве виноградника, рыбы
в темных садах на дне моря и форестьеры на узких, запутанных улицах города: толстый немец, с расковырянным шпагою лицом, англичанин, всегда напоминающий актера, который привык играть роль мизантропа, американец, которому упрямо, но безуспешно хочется быть похожим на англичанина, и неподражаемый француз, шумный, как погремушка.
— Ведь это песня! — не соглашалась сестра, но Пепе быстро уговорил ее, а когда она принесла
в кухню хорошие брюки светло-серого
цвета и они оказались несколько длиннее всего тела Пене, он тотчас догадался, как нужно сделать.
Всего лучше Пепе, когда он один стоит где-нибудь
в камнях, вдумчиво разглядывая их трещины, как будто читая по ним темную историю жизни камня.
В эти минуты живые его глаза расширены, подернуты красивой пленкой, тонкие руки за спиною и голова, немножко склоненная, чуть-чуть покачивается, точно чашечка
цветка. Он что-то мурлычет тихонько, — он всегда поет.
Хорош он также, когда смотрит на
цветы, — лиловыми ручьями льются по стене глицинии, а перед ними этот мальчик вытянулся струною, будто вслушиваясь
в тихий трепет шёлковых лепестков под дыханием морского ветра.