Неточные совпадения
Солнце —
в зените, раскаленное синее
небо ослепляет, как будто из каждой его точки на землю, на море падает огненно-синий луч, глубоко вонзаясь
в камень города и воду. Море блестит, словно шелк, густо расшитый серебром, и, чуть касаясь набережной сонными движениями зеленоватых теплых волн, тихо поет мудрую песню об источнике жизни и счастья — солнце.
Небо покрыто облаками, звезд не видно, теней нет; поздний вечер печален и тих, только медленные и легкие шаги мальчика едва слышны
в сумеречном, утомленном молчании засыпающих полей.
А город — живет и охвачен томительным желанием видеть себя красиво и гордо поднятым к солнцу. Он стонет
в бреду многогранных желаний счастья, его волнует страстная воля к жизни, и
в темное молчание полей, окруживших его, текут тихие ручьи приглушенных звуков, а черная чаша
неба всё полнее и полней наливается мутным, тоскующим светом.
В синем
небе полудня тает солнце, обливая воду и землю жаркими лучами разных красок. Море дремлет и дышит опаловым туманом, синеватая вода блестит сталью, крепкий запах морской соли густо льется на берег.
Знойный день, тишина; жизнь застыла
в светлом покое,
небо ласково смотрит на землю голубым ясным оком, солнце — огненный зрачок его.
Море гладко выковано из синего металла, пестрые лодки рыбаков неподвижны, точно впаяны
в полукруг залива, яркий, как
небо. Пролетит чайка, лениво махая крыльями, — вода покажет другую птицу, белее и красивее той, что
в воздухе.
Изрезанный уступами каменистый берег спускается к морю, весь он кудрявый и пышный
в темной листве винограда, апельсиновых деревьев, лимонов и фиг, весь
в тусклом серебре листвы олив. Сквозь поток зелени, круто падающий
в море, приветливо улыбаются золотые, красные и белые цветы, а желтые и оранжевые плоды напоминают о звездах
в безлунную жаркую ночь, когда
небо темно, воздух влажен.
Словно тысячи металлических струн протянуты
в густой листве олив, ветер колеблет жесткие листья, они касаются струн, и эти легкие непрерывные прикосновения наполняют воздух жарким, опьяняющим звуком. Это — еще не музыка, но кажется, что невидимые руки настраивают сотни невидимых арф, и всё время напряженно ждешь, что вот наступит момент молчания, а потом мощно грянет струнный гимн солнцу,
небу и морю.
— Черепицы, камни, палки, — говорил он сквозь смех, —
в те дни и
в том месте действовали самостоятельно, и эта самостоятельность неодушевленных предметов сажала нам довольно крупные шишки на головы. Идет или стоит солдат — вдруг с земли прыгает на него палка, с
небес падает камень. Мы сердились, конечно!
На берег пустынный, на старые серые камни
Осеннее солнце прощально и нежно упало.
На темные камни бросаются жадные волны
И солнце смывают
в холодное синее море.
И медные листья деревьев, оборваны ветром осенним,
Мелькают сквозь пену прибоя, как пестрые мертвые птицы,
А бледное
небо — печально, и гневное море — угрюмо.
Одно только солнце смеется, склоняясь покорно к закату.
Теперь, во время прогулок по городу, он готов был целые часы стоять против строящегося дома, наблюдая, как из малого растет к
небу огромное; ноздри его дрожали, внюхиваясь
в пыль кирпича и запах кипящей извести, глаза становились сонными, покрывались пленкой напряженной вдумчивости, и, когда ему говорили, что неприлично стоять на улице, он не слышал.
Не вздрагивает палуба под ногами, только напряженно трясется мачта, устремленная
в ясное
небо; тихонько поют тросы, натянутые, точно струны, но — к этому трепету уже привык, не замечаешь его, и кажется, что пароход, белый и стройный, точно лебедь, — неподвижен на скользкой воде.
Так стояла она много минут, а когда люди, придя
в себя, схватили ее, она стала громко молиться, подняв к
небу глаза, пылающие дикой радостью...
Старик Джиованни Туба еще
в ранней молодости изменил земле ради моря — эта синяя гладь, то ласковая и тихая, точно взгляд девушки, то бурная, как сердце женщины, охваченное страстью, эта пустыня, поглощающая солнце, ненужное рыбам, ничего не родя от совокупления с живым золотом лучей, кроме красоты и ослепительного блеска, — коварное море, вечно поющее о чем-то, возбуждая необоримое желание плыть
в его даль, — многих оно отнимает у каменистой и немой земли, которая требует так много влаги у
небес, так жадно хочет плодотворного труда людей и мало дает радости — мало!
А по праздникам, рано, когда солнце едва поднималось из-за гор над Сорренто, а
небо было розовое, точно соткано из цветов абрикоса, — Туба, лохматый, как овчарка, катился под гору, с удочками на плече, прыгая с камня на камень, точно ком упругих мускулов совсем без костей, — бежал к морю, улыбаясь ему широким, рыжим от веснушек лицом, а встречу,
в свежем воздухе утра, заглушая сладкое дыхание проснувшихся цветов, плыл острый аромат, тихий говор волн, — они цеплялись о камни там, внизу, и манили к себе, точно девушки, — волны…
Точно птицы
в воздухе, плавают
в этой светлой ласковой воде усатые креветки, ползают по камню раки-отшельники, таская за собой свой узорный дом-раковину; тихо двигаются алые, точно кровь, звезды, безмолвно качаются колокола лиловых медуз, иногда из-под камня высунется злая голова мурены с острыми зубами, изовьется пестрое змеиное тело, всё
в красивых пятнах, — она точно ведьма
в сказке, но еще страшней и безобразнее ее; вдруг распластается
в воде, точно грязная тряпка, серый осьминог и стремительно бросится куда-то хищной птицей; а вот, не торопясь, двигается лангуст, шевеля длиннейшими, как бамбуковые удилища, усами, и еще множество разных чудес живет
в прозрачной воде, под
небом, таким же ясным, но более пустынным, чем море.
Только что погасли звезды, но еще блестит белая Венера, одиноко утопая
в холодной высоте мутного
неба, над прозрачною грядою перистых облаков; облака чуть окрашены
в розоватые краски и тихо сгорают
в огне первого луча, а на спокойном лоне моря их отражения, точно перламутр, всплывший из синей глубины вод.
Медленно приподняв ко лбу черную, волосатую руку, он долго смотрит
в розовеющее
небо, потом — вокруг себя, — пред ним, по серовато-лиловому камню острова, переливается широкая гамма изумрудного и золотого, горят розовые, желтые и красные цветы; темное лицо старика дрожит
в добродушной усмешке, он утвердительно кивает круглой тяжелой головой.
Художник был болтлив, как чиж, он, видимо, ни о чем не мог говорить серьезно. Старик угрюмо отошел прочь от него, а на другой день явился к жене художника, толстой синьоре, — он застал ее
в саду, где она, одетая
в широкое и прозрачное белое платье, таяла от жары, лежа
в гамаке и сердито глядя синими глазами
в синее
небо.
В синем
небе над маленькой площадью Капри низко плывут облака, мелькают светлые узоры звезд, вспыхивает и гаснет голубой Сириус, а из дверей церкви густо льется важное пение органа, и всё это: бег облаков, трепет звезд, движение теней по стенам зданий и камню площади — тоже как тихая музыка.
Над толпою золотыми мотыльками трепещут желтые огни свеч, выше,
в темно-синем
небе разноцветно горят звезды; из другой улицы выливается еще процессия — это девочки со статуей мадонны, и — еще музыка, огни, веселые крики, детский смех, — всей душою чувствуешь рождение праздника.
В старом храме всё живее звенит детский смех — лучшая музыка земли.
Небо над островом уже бледнеет, близится рассвет, звезды уходят всё выше
в голубую глубину
небес.
Остров спит — окутан строгой тишиною, море тоже спит, точно умерло, — кто-то сильною рукой бросил с
неба этот черный, странной формы камень
в грудь моря и убил
в ней жизнь.
В декабре очень часты эти мертвенно тихие черные ночи, до того странно тихие, что неловко и не нужно говорить иначе, как шёпотом или вполголоса, — всё кажется, что громкий звук может помешать чему-то, что тайно зреет
в каменном молчании под синим бархатом ночного
неба.
Тьма на земле становится гуще, сырее, теплее,
небо уходит выше, и всё ярче сверкают звезды
в серебряном тумане Млечного Пути.
Четыре фигуры, окутанные тьмою, плотно слились
в одно большое тело и долго но могут разъединиться. Потом молча разорвались: трое тихонько поплыли к огням города, один быстро пошел вперед, на запад, где вечерняя заря уже погасла и
в синем
небе разгорелось много ярких звезд.
На востоке
небо темно,
в темноте рыщут молнии, а над островом ослепительно пылает великолепное солнце.
Старик молча махнул рукою, бритые усмехнулись оба, как один, горбоносый выпил вина и продолжал, следя за полетом сокола
в синем
небе...
Иногда это странное шествие ночью последних страданий Христа — изливается на маленькую площадь неправильных очертаний, — эти площади, точно дыры, протертые временем
в каменной одежде города, — потом снова всё втиснуто
в щель улицы, как бы стремясь раздвинуть ее, и не один час этот мрачный змей, каждое кольцо которого — живое тело человека, ползает по городу, накрытому молчаливым
небом, вслед за женщиной, возбуждающей странные догадки.
Траурная музыка гулко бьет
в окна домов, вздрагивают стекла, люди негромко говорят о чем-то, но все звуки стираются глухим шарканьем тысяч ног о камни мостовой, — тверды камни под ногами, а земля кажется непрочной, тесно на ней, густо пахнет человеком, и невольно смотришь вверх, где
в туманном
небе неярко блестят звезды.
Тогда,
в веселом и гордом трепете огней, из-под капюшона поднялась и засверкала золотом пышных волос светозарная голова мадонны, а из-под плаща ее и еще откуда-то из рук людей, ближайших к матери бога, всплескивая крыльями, взлетели
в темный воздух десятки белых голубей, и на минуту показалось, что эта женщина
в белом, сверкающем серебром платье и
в цветах, и белый, точно прозрачный Христос, и голубой Иоанн — все трое они, такие удивительные, нездешние, поплыли к
небу в живом трепете белых крыльев голубиных, точно
в сонме херувимов.