Неточные совпадения
Я уже научился мечтать
о необыкновенных приключениях и великих подвигах. Это очень помогало мне в трудные дни жизни, а так как дней этих было много, — я все более изощрялся в мечтаниях. Я
не ждал помощи извне и
не надеялся на счастливый случай, но во мне постепенно развивалось волевое упрямство, и чем труднее слагались условия жизни —
тем крепче и даже умнее я чувствовал себя. Я очень рано понял, что человека создает его сопротивление окружающей среде.
Чтение книги Милля
не увлекало меня, скоро основные положения экономики показались очень знакомыми мне, я усвоил их непосредственно, они были написаны на коже моей, и мне показалось, что
не стоило писать толстую книгу трудными словами
о том, что совершенно ясно для всякого, кто тратит силы свои ради благополучия и уюта «чужого дяди».
Когда говорили
о народе, я с изумлением и недоверием к себе чувствовал, что на эту
тему не могу думать так, как думают эти люди.
— Так
то — студенты с Воскресенской улицы, штатские, с университета, я ж говорю
о духовных, с Арского поля! Они, духовные, сироты все, а сирота растет, обязательно, вором или озорником, плохим человеком растет, он же ни к чему
не привязан, сирота!
Я консерватор?
О нет!
Я все
тот же, кем был всю жизнь, —
Не люблю перемещать фигуры,
Но — хотел бы смешать всю игру.
Сны его — незатейливы, они так же скучны и нелепы, как действительность, и я
не понимаю: почему он сны свои рассказывал с увлечением, а
о том, что живет вокруг его, —
не любит говорить? [В конце 90-х годов я прочитал в одном археологическом журнале, что Лутонин-Коровяков нашел где-то в Чистопольском уезде клад: котелок арабских денег. (Примеч. М. Горького.)]
Я уходил, думая: «Как страшно
не похожа эта любовь на
ту,
о которой пишут в книгах…»
А сестра хозяина двигалась быстро, ловко, как ласточка в воздухе, и мне казалось, что легкость движений разноречит с круглой, мягкой фигуркой ее. Что-то неверное есть в ее жестах и походке, что-то нарочное. Голос ее звучит весело, она часто смеется, и, слыша этот звонкий смех, я думаю: ей хочется, чтоб я забыл
о том, какою я видел ее первый раз. А я
не хотел забыть об этом, мне было дорого необыкновенное, мне нужно было знать, что оно возможно, существует.
Я —
не плакал, только — помню — точно ледяным ветром охватило меня. Ночью, сидя на дворе, на поленнице дров, я почувствовал настойчивое желание рассказать кому-нибудь
о бабушке,
о том, какая она была сердечно-умная, мать всем людям. Долго носил я в душе это тяжелое желание, но рассказать было некому, так оно, невысказанное, и перегорело.
Я вспомнил эти дни много лет спустя, когда прочитал удивительно правдивый рассказ А.П. Чехова про извозчика, который беседовал с лошадью
о смерти сына своего. И пожалел, что в
те дни острой тоски
не было около меня ни лошади, ни собаки и что я
не догадался поделиться горем с крысами — их было много в пекарне, и я жил с ними в отношениях доброй дружбы.
И, выслушав меня, начал, постукивая пальцами по столу, говорить
о том, что человек — везде человек и нужно стремиться
не к перемене места в жизни, а к воспитанию духа в любви к людям.
Черная река ползет мимо нас, черные тучи двигаются над нею, лугового берега
не видно во
тьме. Осторожно шаркают волны
о песок берега и замывают ноги мои, точно увлекая меня за собою в безбрежную, куда-то плывущую
тьму.
В это время я еще
не умел забывать
то, что
не нужно мне. Да, я видел, что в каждом из этих людей, взятом отдельно,
не много злобы, а часто и совсем нет ее. Это, в сущности, добрые звери, — любого из них нетрудно заставить улыбнуться детской улыбкой, любой будет слушать с доверием ребенка рассказы
о поисках разума и счастья,
о подвигах великодушия. Странной душе этих людей дорого все, что возбуждает мечту
о возможности легкой жизни по законам личной воли.
Где-то далеко, в пропастях
тьмы, воют и лают собаки. Это напоминает
о каких-то остатках жизни, еще
не раздавленных
тьмою. Это кажется недосягаемо далеким и ненужным.
Так проводили жизнь два обитателя мирного уголка, которые нежданно, как из окошка, выглянули в конце нашей поэмы, выглянули для того, чтобы отвечать скромно на обвиненье со стороны некоторых горячих патриотов, до времени покойно занимающихся какой-нибудь философией или приращениями на счет сумм нежно любимого ими отечества, думающих
не о том, чтобы не делать дурного, а о том, чтобы только не говорили, что они делают дурное.
Не о корысти и военном прибытке теперь думали они,
не о том, кому посчастливится набрать червонцев, дорогого оружия, шитых кафтанов и черкесских коней; но загадалися они — как орлы, севшие на вершинах обрывистых, высоких гор, с которых далеко видно расстилающееся беспредельно море, усыпанное, как мелкими птицами, галерами, кораблями и всякими судами, огражденное по сторонам чуть видными тонкими поморьями, с прибрежными, как мошки, городами и склонившимися, как мелкая травка, лесами.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).
О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет!
Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать
не куды пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий.
О, черт возьми! нужно еще повторять! как будто оно там и без
того не стоит.
Артемий Филиппович.
О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре,
тем лучше, — лекарств дорогих мы
не употребляем. Человек простой: если умрет,
то и так умрет; если выздоровеет,
то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова
не знает.
Потом свою вахлацкую, // Родную, хором грянули, // Протяжную, печальную, // Иных покамест нет. //
Не диво ли? широкая // Сторонка Русь крещеная, // Народу в ней
тьма тём, // А ни в одной-то душеньке // Спокон веков до нашего //
Не загорелась песенка // Веселая и ясная, // Как вёдреный денек. //
Не дивно ли?
не страшно ли? //
О время, время новое! // Ты тоже в песне скажешься, // Но как?.. Душа народная! // Воссмейся ж наконец!
Не только
не гнушалися // Крестьяне Божьим странником, // А спорили
о том, // Кто первый приютит его, // Пока их спорам Ляпушкин // Конца
не положил: // «Эй! бабы! выносите-ка // Иконы!» Бабы вынесли;