Неточные совпадения
— А я в получку новые куплю! — ответил он, засмеялся и вдруг, положив ей на
плечо свою длинную руку, спросил: — А может, вы и есть родная моя мать? Только вам не хочется в том признаться
людям, как я очень некрасивый, а?
Несколько секунд было тихо. Головы
людей покачивались, точно колосья. Сизов, махнув в воздухе картузом, повел
плечами и опустил голову.
Через полчаса, согнутая тяжестью своей ноши, спокойная и уверенная, она стояла у ворот фабрики. Двое сторожей, раздражаемые насмешками рабочих, грубо ощупывали всех входящих во двор, переругиваясь с ними. В стороне стоял полицейский и тонконогий
человек с красным лицом, с быстрыми глазами. Мать, передвигая коромысло с
плеча на
плечо, исподлобья следила за ним, чувствуя, что это шпион.
— Не гожусь я ни для чего, кроме как для таких делов! — сказал Николай, пожимая
плечами. — Думаю, думаю — где мое место? Нету места мне! Надо говорить с
людьми, а я — не умею. Вижу я все, все обиды людские чувствую, а сказать — не могу! Немая душа.
В конце улицы, — видела мать, — закрывая выход на площадь, стояла серая стена однообразных
людей без лиц. Над
плечом у каждого из них холодно и тонко блестели острые полоски штыков. И от этой стены, молчаливой, неподвижной, на рабочих веяло холодом, он упирался в грудь матери и проникал ей в сердце.
Людмила взяла мать под руку и молча прижалась к ее
плечу. Доктор, низко наклонив голову, протирал платком пенсне. В тишине за окном устало вздыхал вечерний шум города, холод веял в лица, шевелил волосы на головах. Людмила вздрагивала, по щеке ее текла слеза. В коридоре больницы метались измятые, напуганные звуки, торопливое шарканье ног, стоны, унылый шепот.
Люди, неподвижно стоя у окна, смотрели во тьму и молчали.
И вдруг почувствовала, что ноги у нее дрогнули, отяжелели, точно примерзли к земле, — из-за угла тюрьмы спешно, как всегда ходят фонарщики, вышел сутулый
человек с лестницей на
плече.
Она пошла домой. Было ей жалко чего-то, на сердце лежало нечто горькое, досадное. Когда она входила с поля в улицу, дорогу ей перерезал извозчик. Подняв голову, она увидала в пролетке молодого
человека с светлыми усами и бледным, усталым лицом. Он тоже посмотрел на нее. Сидел он косо, и, должно быть, от этого правое
плечо у него было выше левого.
В стене за решеткой открылась дверь, вышел солдат с обнаженной шашкой на
плече, за ним явились Павел, Андрей, Федя Мазин, оба Гусевы, Самойлов, Букин, Сомов и еще
человек пять молодежи, незнакомой матери по именам.
— Да в чем же я могу признать себя виновным? — певуче и неторопливо, как всегда, заговорил хохол, пожав
плечами. — Я не убил, не украл, я просто не согласен с таким порядком жизни, в котором
люди принуждены грабить и убивать друг друга…
Матери хотелось сказать ему то, что она слышала от Николая о незаконности суда, но она плохо поняла это и частью позабыла слова. Стараясь вспомнить их, она отодвинулась в сторону от
людей и заметила, что на нее смотрит какой-то молодой
человек со светлыми усами. Правую руку он держал в кармане брюк, от этого его левое
плечо было ниже, и эта особенность фигуры показалась знакомой матери. Но он повернулся к ней спиной, а она была озабочена воспоминаниями и тотчас же забыла о нем.
Она оглянулась.
Человек с косыми
плечами стоял боком к ней и что-то говорил своему соседу, чернобородому парню в коротком пальто и в сапогах по колено.
Ей, женщине и матери, которой тело сына всегда и все-таки дороже того, что зовется душой, — ей было страшно видеть, как эти потухшие глаза ползали по его лицу, ощупывали его грудь,
плечи, руки, терлись о горячую кожу, точно искали возможности вспыхнуть, разгореться и согреть кровь в отвердевших жилах, в изношенных мускулах полумертвых
людей, теперь несколько оживленных уколами жадности и зависти к молодой жизни, которую они должны были осудить и отнять у самих себя.
На улице морозный воздух сухо и крепко обнял тело, проник в горло, защекотал в носу и на секунду сжал дыхание в груди. Остановясь, мать оглянулась: близко от нее на углу стоял извозчик в мохнатой шапке, далеко — шел какой-то
человек, согнувшись, втягивая голову в
плечи, а впереди него вприпрыжку бежал солдат, потирая уши.
Ее толкнули в грудь, она покачнулась и села на лавку. Над головами
людей мелькали руки жандармов, они хватали за воротники и
плечи, отшвыривали в сторону тела, срывали шапки, далеко отбрасывая их. Все почернело, закачалось в глазах матери, но, превозмогая свою усталость, она еще кричала остатками голоса...
Неточные совпадения
Тогда все члены заволновались, зашумели и, пригласив смотрителя народного училища, предложили ему вопрос: бывали ли в истории примеры, чтобы
люди распоряжались, вели войны и заключали трактаты, имея на
плечах порожний сосуд?
Сережа, и прежде робкий в отношении к отцу, теперь, после того как Алексей Александрович стал его звать молодым
человеком и как ему зашла в голову загадка о том, друг или враг Вронский, чуждался отца. Он, как бы прося защиты, оглянулся на мать. С одною матерью ему было хорошо. Алексей Александрович между тем, заговорив с гувернанткой, держал сына за
плечо, и Сереже было так мучительно неловко, что Анна видела, что он собирается плакать.
Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие
плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучок его, застегнутый только на две нижние пуговицы, позволял разглядеть ослепительно чистое белье, изобличавшее привычки порядочного
человека; его запачканные перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической руке, и когда он снял одну перчатку, то я был удивлен худобой его бледных пальцев.
И нагадит так, как простой коллежский регистратор, а вовсе не так, как
человек со звездой на груди, разговаривающий о предметах, вызывающих на размышление, так что стоишь только да дивишься, пожимая
плечами, да и ничего более.
Он спешил не потому, что боялся опоздать, — опоздать он не боялся, ибо председатель был
человек знакомый и мог продлить и укоротить по его желанию присутствие, подобно древнему Зевесу Гомера, длившему дни и насылавшему быстрые ночи, когда нужно было прекратить брань любезных ему героев или дать им средство додраться, но он сам в себе чувствовал желание скорее как можно привести дела к концу; до тех пор ему казалось все неспокойно и неловко; все-таки приходила мысль: что души не совсем настоящие и что в подобных случаях такую обузу всегда нужно поскорее с
плеч.