Неточные совпадения
Мать подошла
к нему, села рядом и обняла сына, притягивая голову его
к себе на грудь. Он, упираясь рукой в
плечо ей, сопротивлялся и кричал...
— Шапку снять! — крикнул офицер, прервав чтение. Рыбин подошел
к Власовой и, толкнув ее
плечом, тихонько сказал...
Толкали ее. Но это не останавливало мать; раздвигая людей
плечами и локтями, она медленно протискивалась все ближе
к сыну, повинуясь желанию встать рядом с ним.
В окно тихо стукнули — раз, два… Она привыкла
к этим стукам, они не пугали ее, но теперь вздрогнула от радостного укола в сердце. Смутная надежда быстро подняла ее на ноги. Бросив на
плечи шаль, она открыла дверь…
Обняв
плечи матери, он ввел ее в комнату, а она, прижимаясь
к нему, быстрым жестом белки отирала с лица слезы и жадно, всей грудью, глотала его слова.
Исай полулежал на земле, прислонясь спиной
к обгорелым бревнам и свесив обнаженную голову на правое
плечо. Правая рука была засунута в карман брюк, а пальцами левой он вцепился в рыхлую землю.
Одной рукой сжимая его руку, он положил другую на
плечо хохла, как бы желая остановить дрожь в его высоком теле. Хохол наклонил
к ним голову и тихо, прерывисто заговорил...
И вдруг, взяв мать за
плечи, привлекая
к себе и заглядывая в глаза, она удивленно спросила...
Она вскочила на ноги, бросилась в кухню, накинула на
плечи кофту, закутала ребенка в шаль и молча, без криков и жалоб, босая, в одной рубашке и кофте сверх нее, пошла по улице. Был май, ночь была свежа, пыль улицы холодно приставала
к ногам, набиваясь между пальцами. Ребенок плакал, бился. Она раскрыла грудь, прижала сына
к телу и, гонимая страхом, шла по улице, шла, тихонько баюкая...
— Мы тут живем, как монахи! — сказал Рыбин, легонько ударяя Власову по
плечу. — Никто не ходит
к нам, хозяина в селе нет, хозяйку в больницу увезли, и я вроде управляющего. Садитесь-ка за стол. Чай, есть хотите? Ефим, достал бы молока!
Ефим принес горшок молока, взял со стола чашку, сполоснул водой и, налив в нее молоко, подвинул
к Софье, внимательно слушая рассказ матери. Он двигался и делал все бесшумно, осторожно. Когда мать кончила свой краткий рассказ — все молчали с минуту, не глядя друг на друга. Игнат, сидя за столом, рисовал ногтем на досках какой-то узор, Ефим стоял сзади Рыбина, облокотясь на его
плечо, Яков, прислонясь
к стволу дерева, сложил на груди руки и опустил голову. Софья исподлобья оглядывала мужиков…
Людмила взяла мать под руку и молча прижалась
к ее
плечу. Доктор, низко наклонив голову, протирал платком пенсне. В тишине за окном устало вздыхал вечерний шум города, холод веял в лица, шевелил волосы на головах. Людмила вздрагивала, по щеке ее текла слеза. В коридоре больницы метались измятые, напуганные звуки, торопливое шарканье ног, стоны, унылый шепот. Люди, неподвижно стоя у окна, смотрели во тьму и молчали.
— Перестаньте, Саша! — спокойно сказал Николай. Мать тоже подошла
к ней и, наклонясь, осторожно погладила ее голову. Саша схватила ее руку и, подняв кверху покрасневшее лицо, смущенно взглянула в лицо матери. Та улыбнулась и, не найдя, что сказать Саше, печально вздохнула. А Софья села рядом с Сашей на стул, обняла за
плечи и, с любопытной улыбкой заглядывая ей в глаза, сказала...
Они обе молчали, тесно прижавшись друг
к другу. Потом Саша осторожно сняла с своих
плеч руки матери и сказала вздрагивая...
Нужное слово не находилось, это было неприятно ей, и снова она не могла сдержать тихого рыдания. Угрюмая, ожидающая тишина наполнила избу. Петр, наклонив голову на
плечо, стоял, точно прислушиваясь
к чему-то. Степан, облокотясь на стол, все время задумчиво постукивал пальцем по доске. Жена его прислонилась у печи в сумраке, мать чувствовала ее неотрывный взгляд и порою сама смотрела в лицо ей — овальное, смуглое, с прямым носом и круто обрезанным подбородком. Внимательно и зорко светились зеленоватые глаза.
«Ах вы, сукины дети! Да ведь это — против царя?!» Был там мужик один, Спивакин, он и скажи: «А ну вас
к нехорошей матери с царем-то! Какой там царь, когда последнюю рубаху с
плеч тащит?..» Вот оно куда пошло, мамаша! Конечно, Спивакина зацапали и в острог, а слово — осталось, и даже мальчишки малые знают его, — оно кричит, живет!
— Не знаю! — ответила она, невольно вздохнув. Положив ей на
плечо тяжелую руку и приблизив
к ней лицо, Николай заговорил...
И вдруг почувствовала, что ноги у нее дрогнули, отяжелели, точно примерзли
к земле, — из-за угла тюрьмы спешно, как всегда ходят фонарщики, вышел сутулый человек с лестницей на
плече.
Матери хотелось сказать ему то, что она слышала от Николая о незаконности суда, но она плохо поняла это и частью позабыла слова. Стараясь вспомнить их, она отодвинулась в сторону от людей и заметила, что на нее смотрит какой-то молодой человек со светлыми усами. Правую руку он держал в кармане брюк, от этого его левое
плечо было ниже, и эта особенность фигуры показалась знакомой матери. Но он повернулся
к ней спиной, а она была озабочена воспоминаниями и тотчас же забыла о нем.
Она оглянулась. Человек с косыми
плечами стоял боком
к ней и что-то говорил своему соседу, чернобородому парню в коротком пальто и в сапогах по колено.
Ей, женщине и матери, которой тело сына всегда и все-таки дороже того, что зовется душой, — ей было страшно видеть, как эти потухшие глаза ползали по его лицу, ощупывали его грудь,
плечи, руки, терлись о горячую кожу, точно искали возможности вспыхнуть, разгореться и согреть кровь в отвердевших жилах, в изношенных мускулах полумертвых людей, теперь несколько оживленных уколами жадности и зависти
к молодой жизни, которую они должны были осудить и отнять у самих себя.