Народный говор, гиканье казаков, летавших взад и вперед по дороге,
крики полицейских, в поте лица работавших над порядком, стук экипажей, несшихся к монастырю, и колокольный благовест — все слилось в один праздничный гул, далеко разносившийся по окрестностям.
Неточные совпадения
Все это было не страшно, но, когда
крик и свист примолкли, стало страшней. Кто-то заговорил певуче, как бы читая псалтырь над покойником, и этот голос, укрощая шум, создал тишину, от которой и стало страшно. Десятки глаз разглядывали
полицейского, сидевшего на лошади, как существо необыкновенное, невиданное. Молодой парень, без шапки, черноволосый, сорвал шашку с городового, вытащил клинок из ножен и, деловито переломив его на колене, бросил под ноги лошади.
…Пора было ехать. Гарибальди встал, крепко обнял меня, дружески простился со всеми — снова
крики, снова ура, снова два толстых
полицейских, и мы, улыбаясь и прося, шли на брешу; снова «God bless you, Garibaldi, for ever», [Бог да благословит вас, Гарибальди, навсегда (англ.).] и карета умчалась.
Полицейская будка ночью была всегда молчалива — будто ее и нет. В ней лет двадцать с лишком губернаторствовал городовой Рудников, о котором уже рассказывалось. Рудников ночными бездоходными
криками о помощи не интересовался и двери в будке не отпирал.
Выше векового каштана стояла каланча, с которой часовой иногда давал тревожные звонки о пожаре, после чего следовали шум и грохот выезжающей пожарной команды, чаще слышалась нецензурная ругань пьяных, приводимых в «кутузку», а иногда вопли и дикие
крики упорных буянов, отбивающих покушение
полицейских на их свободу…
Даже полициант, с утра до вечера выслушивающий эти
крики, нимало не волнуется ими и не видит в них оскорбления свойственного
полицейским чинам чувства изящного.