Она не торопясь подошла к лавке и села, осторожно, медленно, точно боясь что-то порвать в себе. Память, разбуженная острым предчувствием беды, дважды поставила перед нею этого человека — один раз в поле,
за городом после побега Рыбина, другой — в суде. Там рядом с ним стоял тот околодочный, которому она ложно указала путь Рыбина. Ее знали, за нею следили — это было ясно.
Неточные совпадения
— Нечистая она, наша бабья любовь!.. Любим мы то, что нам надо. А вот смотрю я на вас, — о матери вы тоскуете, — зачем она вам? И все другие люди
за народ страдают, в тюрьмы идут и в Сибирь, умирают… Девушки молодые ходят ночью, одни, по грязи, по снегу, в дождик, — идут семь верст из
города к нам. Кто их гонит, кто толкает? Любят они! Вот они — чисто любят! Веруют! Веруют, Андрюша! А я — не умею так! Я люблю свое, близкое!
Снился ей желтый песчаный курган
за болотом, по дороге в
город. На краю его, над обрывом, спускавшимся к ямам, где брали песок, стоял Павел и голосом Андрея тихо, звучно пел...
Ей приходилось жить под чужим именем, пользуясь фальшивым документом, переодеваться, скрываясь от шпионов, возить пуды запрещенных книг по разным
городам, устраивать побеги для ссыльных товарищей, сопровождать их
за границу.
В ее квартире была устроена тайная типография, и когда жандармы, узнав об этом, явились с обыском, она, успев
за минуту перед их приходом переодеться горничной, ушла, встретив у ворот дома своих гостей, и без верхнего платья, в легком платке на голове и с жестянкой для керосина в руках, зимою, в крепкий мороз, прошла весь
город из конца в конец.
— Кабы не увидал я тебя — хоть назад в тюрьму иди! Никого в
городе не знаю, а в слободу идти — сейчас же схватят. Хожу и думаю — дурак! Зачем ушел? Вдруг вижу — Ниловна бежит! Я
за тобой…
— Случай подвернулся! Гулял я, а уголовники начали надзирателя бить. Там один есть такой, из жандармов,
за воровство выгнан, — шпионит, доносит, жить не дает никому! Бьют они его, суматоха, надзиратели испугались, бегают, свистят. Я вижу — ворота открыты, площадь,
город. И пошел не торопясь… Как во сне. Отошел немного, опомнился — куда идти? Смотрю — а ворота тюрьмы уже заперты…
Людмила взяла мать под руку и молча прижалась к ее плечу. Доктор, низко наклонив голову, протирал платком пенсне. В тишине
за окном устало вздыхал вечерний шум
города, холод веял в лица, шевелил волосы на головах. Людмила вздрагивала, по щеке ее текла слеза. В коридоре больницы метались измятые, напуганные звуки, торопливое шарканье ног, стоны, унылый шепот. Люди, неподвижно стоя у окна, смотрели во тьму и молчали.
— Он не может жить в
городе. Он возьмется
за дело только в новой типографии, а для нее не хватает еще одного человека…
События последних дней утомили ее, и теперь, услышав о возможности для себя жить вне
города, вдали от его драм, она жадно ухватилась
за эту возможность.
Степан, расчесывая спутанную бороду, деловито спрашивал мать, как ее найти в
городе, а ей казалось, что сегодня лицо мужика стало лучше, законченнее.
За чаем он, усмехаясь, заметил...
И всю дорогу до
города, на тусклом фоне серого дня, перед матерью стояла крепкая фигура чернобородого Михаилы, в разорванной рубахе, со связанными
за спиной руками, всклокоченной головой, одетая гневом и верою в свою правду.
Случалось ему уходить
за город, выходить на большую дорогу, даже раз он вышел в какую-то рощу; но чем уединеннее было место, тем сильнее он сознавал как будто чье-то близкое и тревожное присутствие, не то чтобы страшное, а как-то уж очень досаждающее, так что поскорее возвращался в город, смешивался с толпой, входил в трактиры, в распивочные, шел на Толкучий, на Сенную.
Неточные совпадения
Городничий. Не верьте, не верьте! Это такие лгуны… им вот эдакой ребенок не поверит. Они уж и по всему
городу известны
за лгунов. А насчет мошенничества, осмелюсь доложить: это такие мошенники, каких свет не производил.
На дороге обчистил меня кругом пехотный капитан, так что трактирщик хотел уже было посадить в тюрьму; как вдруг, по моей петербургской физиономии и по костюму, весь
город принял меня
за генерал-губернатора.
Что это
за скверный
город! только где-нибудь поставь какой-нибудь памятник или просто забор — черт их знает откудова и нанесут всякой дряни!
Позавтракать // Мужьям хозяйки вынесли: // Ватрушки с творогом, // Гусятина (прогнали тут // Гусей; три затомилися, // Мужик их нес под мышкою: // «Продай! помрут до
городу!» — // Купили ни
за что).
Тотчас же
за селением // Шла Волга, а
за Волгою // Был
город небольшой // (Сказать точнее,
города // В ту пору тени не было, // А были головни: // Пожар все снес третьеводни).