Неточные совпадения
Работал он усердно, без прогулов и штрафов, был молчалив, и голубые,
большие, как у матери,
глаза его смотрели недовольно.
Когда он лег и уснул, мать осторожно встала со своей постели и тихо подошла к нему. Павел лежал кверху грудью, и на белой подушке четко рисовалось его смуглое, упрямое и строгое лицо. Прижав руки к груди, мать, босая и в одной рубашке, стояла у его постели, губы ее беззвучно двигались, а из
глаз медленно и ровно одна за другой текли
большие мутные слезы.
Человек медленно снял меховую куртку, поднял одну ногу, смахнул шапкой снег с сапога, потом то же сделал с другой ногой, бросил шапку в угол и, качаясь на длинных ногах, пошел в комнату. Подошел к стулу, осмотрел его, как бы убеждаясь в прочности, наконец сел и, прикрыв рот рукой, зевнул. Голова у него была правильно круглая и гладко острижена, бритые щеки и длинные усы концами вниз. Внимательно осмотрев комнату
большими выпуклыми
глазами серого цвета, он положил ногу на ногу и, качаясь на стуле, спросил...
…Павел говорил все чаще,
больше, все горячее спорил и — худел. Матери казалось, что когда он говорит с Наташей или смотрит на нее, — его строгие
глаза блестят мягче, голос звучит ласковее и весь он становится проще.
Резкие слова и суровый напев ее не нравились матери, но за словами и напевом было нечто
большее, оно заглушало звук и слово своею силой и будило в сердце предчувствие чего-то необъятного для мысли. Это нечто она видела на лицах, в
глазах молодежи, она чувствовала в их грудях и, поддаваясь силе песни, не умещавшейся в словах и звуках, всегда слушала ее с особенным вниманием, с тревогой более глубокой, чем все другие песни.
Офицер прищурил
глаза и воткнул их на секунду в рябое неподвижное лицо. Пальцы его еще быстрее стали перебрасывать страницы книг. Порою он так широко открывал свои
большие серые
глаза, как будто ему было невыносимо больно и он готов крикнуть громким криком бессильной злобы на эту боль.
Он говорил тихо, но каждое слово его речи падало на голову матери тяжелым, оглушающим ударом. И его лицо, в черной раме бороды,
большое, траурное, пугало ее. Темный блеск
глаз был невыносим, он будил ноющий страх в сердце.
— Вы можете! — сказал хохол и, отвернув от нее лицо, крепко, как всегда, потер руками голову, щеку и
глаза. — Все любят близкое, но — в
большом сердце и далекое — близко! Вы много можете. Велико у вас материнское…
И громко зевнул. Павел спрашивал ее о здоровье, о доме… Она ждала каких-то других вопросов, искала их в
глазах сына и не находила. Он, как всегда, был спокоен, только лицо побледнело да
глаза как будто стали
больше.
Билась в груди ее
большая, горячая мысль, окрыляла сердце вдохновенным чувством тоскливой, страдальческой радости, но мать не находила слов и в муке своей немоты, взмахивая рукой, смотрела в лицо сына
глазами, горевшими яркой и острой болью…
По небу, бледно-голубому, быстро плыла белая и розовая стая легких облаков, точно
большие птицы летели, испуганные гулким ревом пара. Мать смотрела на облака и прислушивалась к себе. Голова у нее была тяжелая, и
глаза, воспаленные бессонной ночью, сухи. Странное спокойствие было в груди, сердце билось ровно, и думалось о простых вещах…
Голос у нее был глуховатый, говорила она медленно, но двигалась сильно и быстро.
Большие серые
глаза улыбались молодо и ясно, а на висках уже сияли тонкие лучистые морщинки, и над маленькими раковинами ушей серебристо блестели седые волосы.
— Я не про это, — с лица вам можно
больше дать. А посмотришь в
глаза ваши, послушаешь вас и даже удивляешься, — как будто вы девушка. Жизнь ваша беспокойная и трудная, опасная, а сердце у вас — улыбается.
— Приходит к нам, сидит и рассказывает всегда одно — про эту издевку над человеком. В ней — вся его душа, как будто ею
глаза ему выбили и
больше он ничего не видит.
Мать кивнула головой. Доктор ушел быстрыми, мелкими шагами. Егор закинул голову, закрыл
глаза и замер, только пальцы его рук тихо шевелились. От белых стен маленькой комнаты веяло сухим холодом, тусклой печалью. В
большое окно смотрели кудрявые вершины лип, в темной, пыльной листве ярко блестели желтые пятна — холодные прикосновения грядущей осени.
— Что? — вскрикнула Людмила, подбегая к нему. Он смотрел на мать остановившимися
глазами, и теперь они казались
большими и странно яркими.
Снова стало тихо. Лошадь дважды ударила копытом по мягкой земле. В комнату вошла девочка-подросток с короткой желтой косой на затылке и ласковыми
глазами на круглом лице. Закусив губы, она несла на вытянутых руках
большой, уставленный посудой поднос с измятыми краями и кланялась, часто кивая головой.
Людмила села на диван, потирая худые щеки ладонями, в ее матовых
глазах горело презрение, голос все
больше наливался гневом.
Сзади судей сидел, задумчиво поглаживая щеку, городской голова, полный, солидный мужчина; предводитель дворянства, седой, большебородый и краснолицый человек, с
большими, добрыми
глазами; волостной старшина в поддевке, с огромным животом, который, видимо, конфузил его — он все старался прикрыть его полой поддевки, а она сползала.
Дома они сели на диван, плотно прижавшись друг к другу, и мать, отдыхая в тишине, снова заговорила о поездке Саши к Павлу. Задумчиво приподняв густые брови, девушка смотрела вдаль
большими мечтающими
глазами, по ее бледному лицу разлилось спокойное созерцание.
Усталость кружила ей голову, а на душе было странно спокойно и все в
глазах освещалось мягким и ласковым светом, тихо и ровно наполнявшим грудь. Она уже знала это спокойствие, оно являлось к ней всегда после
больших волнений и — раньше — немного тревожило ее, но теперь только расширяло душу, укрепляя ее
большим и сильным чувством. Она погасила лампу, легла в холодную постель, съежилась под одеялом и быстро уснула крепким сном…
Ее доброе
большое лицо вздрагивало,
глаза лучисто улыбались, и брови трепетали над ними, как бы окрыляя их блеск. Ее охмеляли
большие мысли, она влагала в них все, чем горело ее сердце, все, что успела пережить, и сжимала мысли в твердые, емкие кристаллы светлых слов. Они все сильнее рождались в осеннем сердце, освещенном творческой силой солнца весны, все ярче цвели и рдели в нем.
Она добилась, чего хотела, — лицо Людмилы удивленно вспыхнуло, дрожали губы, из
глаз катились слезы,
большие, прозрачные.
Их властно привлекала седая женщина с
большими честными
глазами на добром лице, и, разобщенные жизнью, оторванные друг от друга, теперь они сливались в нечто целое, согретое огнем слова, которого, быть может, давно искали и жаждали многие сердца, обиженные несправедливостями жизни.