Неточные совпадения
В глубоком пространстве между
морем и небом носился веселый плеск волн, взбегавших одна за другою на пологий берег песчаной косы.
Этот звук
и блеск солнца, тысячекратно отраженного рябью
моря, гармонично сливались в непрерывное движение, полное живой радости.
Узкая, длинная коса походила на огромную башню, упавшую с берега в
море. Вонзаясь острым шпилем в безграничную пустыню играющей солнцем воды, она теряла свое основание вдали, где знойная мгла скрывала землю. Оттуда, с ветром, прилетал тяжелый запах, непонятный
и оскорбительный здесь, среди чистого
моря, под голубым, ясным кровом неба.
В тени одной из лодок лежал Василий Легостев, караульщик на косе, передовом посте рыбных промыслов Гребенщикова. Лежал он на груди
и, поддерживая голову ладонями рук, пристально смотрел в даль
моря, к едва видной полоске берега. Там, на воде, мелькала маленькая черная точка,
и Василию было приятно видеть, как она всё увеличивается, приближаясь к нему.
Лодка с размаха почти до половины всползла на песок вместе с волной
и, покачнувшись набок, стала, а волна скатилась назад, в
море. Гребец выскочил на берег
и сказал...
В блеске солнца маленький желтоватый огонь костра был жалок, бледен. Голубые, прозрачные струйки дыма тянулись от костра к
морю, навстречу брызгам волн. Василий следил за ними
и думал о том, что теперь ему хуже будет жить, не так свободно. Наверное, Яков уже догадался, кто эта Мальва…
Мальва, обняв руками колени, тихонько покачивала корпусом, рассматривая зелеными глазами сверкающее, веселое
море,
и улыбалась одною из тех торжествующих улыбок, которых так много у женщины, понимающей силу своей красоты.
Парусное судно скользило по воде, как большая, неуклюжая птица с серыми крыльями. Оно было далеко от берега
и шло еще дальше, туда, где
море и небо сливались в синюю бесконечность.
— Может, мне то нравится, что здесь пусто —
море да небо
и никаких подлых людей нет.
Мальва, закрыв глаза, лежала у него на коленях
и молчала. Грубоватое, но доброе, коричневое от солнца
и ветра лицо Василия наклонилось над ней, его большая выцветшая борода щекотала ее шею. Женщина не двигалась, только грудь ее вздымалась высоко
и ровно. Глаза Василия то блуждали в
море, то останавливались на этой груди, близкой к нему. Он стал целовать ее в губы, не торопясь, чмокая так громко, точно горячую
и жирно намасленную кашу ел.
Потом они, трое, сидели вокруг костра
и пили чай. Солнце окрашивало
море в живые краски заката, зеленоватые волны блестели пурпуром
и жемчугом.
—
И конца, кажись, нет этому
морю.
Она промолчала. Голубые глаза Якова улыбались, блуждая в дали
моря. Долго все трое задумчиво смотрели туда, где гасли последние минуты дня. Пред ними тлели уголья костра. Сзади ночь развертывала по небу свои тени. Желтый песок темнел, чайки исчезли, — всё вокруг становилось тихим, мечтательно-ласковым…
И даже неугомонные волны, взбегая на песок косы, звучали не так весело
и шумно, как днем.
— разносился над
морем ее голос. — Ишь как! — воскликнул Яков
и всем телом потянулся туда, откуда неслись соблазнительные слова.
Прошло две недели, снова наступило воскресенье,
и снова Василий Легостев, лежа на песке около своего шалаша, смотрел в
море, ждал Мальву.
И пустынное
море смеялось, играя отраженным солнцем,
и легионы волн рождались, чтоб взбежать на песок, сбросить на него пену своих грив, снова скатиться в
море и растаять в нем.
Кроме чаек, в
море никого не было. Там, где оно отделялось от неба тонкой полоской песчаного берега, иногда появлялись на этой полоске маленькие черные точки, двигались по ней
и исчезали. А лодки всё не было, хотя уже лучи солнца падают в
море почти отвесно. В это время Мальва бывала уже давно здесь.
Так, думая то о сыне, то о Сережке
и больше всего о Мальве, Василий возился на песке
и всё ждал. Беспокойное настроение незаметно перерождалось у него в темную подозрительную мысль, но он не хотел остановиться на ней.
И, скрывая от себя свое подозрение, он провел время до вечера, то вставая
и расхаживая по песку, то снова ложась. Уже
море потемнело, а он всё еще рассматривал его даль, ожидая лодку.
Ложась спать, Василий уныло ругал свою службу, не позволяющую ему отлучиться на берег, а засыпая, он часто вскакивал, — сквозь дрему ему слышалось, что где-то далеко плещут весла. Тогда он прикладывал руку козырьком к своим глазам
и смотрел в темное, мутное
море. На берегу, на промысле, горели два костра, а в
море никого не было.
Яков встал рано утром, когда солнце еще не палило так жарко
и с
моря веяло бодрой свежестью. Он вышел из барака к
морю умываться
и, подойдя к берегу, увидал Мальву. Она сидела на корме баркаса, причаленного к берегу,
и, спустив за борт голые ноги, расчесывала мокрые волосы.
Усевшись рядом с ней, он уставился на ее голое плечо, полуобнаженную грудь, на всю ее фигуру — свежую
и крепкую, пахнувшую
морем.
Пред ними необозримо расстилалось
море в лучах утреннего солнца. Маленькие игривые волны, рождаемые ласковым дыханием ветра, тихо бились о борт. Далеко в
море, как шрам на атласной груди его, виднелась коса. С нее в мягкий фон голубого неба вонзался шест тонкой черточкой,
и было видно, как треплется по ветру тряпка.
Солнце, смеясь, смотрело на них,
и стекла в окнах промысловых построек тоже смеялись, отражая солнце. Шумела вода, разбиваемая их сильными руками, чайки, встревоженные этой возней людей, с пронзительными криками носились над их головами, исчезавшими под набегом волн из дали
моря…
Сережка поглядел в
море, прищурив глаза,
и, облизав губы, объяснил...
Она не ответила ему, задумчиво следя за игрой волн, взбегавших на берег, колыхая тяжелый баркас. Мачта качалась из стороны в сторону, корма, вздымаясь
и падая в воду, хлопала по ней. Звук был громкий
и досадливый, — точно баркасу хотелось оторваться от берега, уйти в широкое, свободное
море и он сердился на канат, удерживавший его.
Но он ошибся, говоря, что она не нужна ему. Без нее стало скучно. Странное чувство родилось в нем после разговора с ней: смутный протест против отца, глухое недовольство им. Вчера этого не было, не было
и сегодня до встречи с Мальвой… А теперь казалось, что отец мешает ему, хотя он там, далеко в
море, на этой, чуть заметной глазу, полоске песку… Потом ему казалось, что Мальва боится отца. А кабы она не боялась — совсем бы другое вышло у него с ней.
Бугры песка, наметенного ветром
и волнами, окружали их. Издали доносился глухой, темный шум, — это на промысле шумели. Солнце садилось, на песке лежал розоватый отблеск его лучей. Жалкие кусты ветел чуть трепетали своей бедной листвой под легким ветром с
моря. Мальва молчала, прислушиваясь к чему-то.
Море было тихое
и красное от заката; над промыслом стоял глухой шум,
и из него рельефно выделялся пьяный женский голос, истерически выкрикивавший нелепые слова...
Сережка молчал, глядя, как баркас далеко в
море поворачивал носом к берегу, описывая широкую дугу. Глаза Сережки смотрели открыто, лицо было доброе
и простое.
Солнце, великолепное
и яркое, поднималось над
морем.
Поздним вечером этого дня, когда рабочие на промысле поужинали, Мальва, усталая
и задумчивая, сидела на разбитой лодке, опрокинутой вверх дном,
и смотрела на
море, одетое сумраком. Там, далеко, сверкал огонь; Мальва знала, что это костер, зажженный Василием. Одинокий, точно заблудившийся в темной дали
моря, огонь то ярко вспыхивал, то угасал, как бы изнемогая. Мальве было грустно смотреть на эту красную точку, потерянную в пустыне, слабо трепетавшую в неугомонном рокоте волн.
— Мне всегда хочется чего-то, — задумчиво заговорила Мальва. — А чего?.. не знаю. Иной раз села бы в лодку —
и в
море! Далеко-о!
И чтобы никогда больше людей не видать. А иной раз так бы каждого человека завертела да
и пустила волчком вокруг себя. Смотрела бы на него
и смеялась. То жалко всех мне, а пуще всех — себя самоё, то избила бы весь народ.
И потом бы себя… страшной смертью…
И тоскливо мне
и весело бывает… А люди все какие-то дубовые.
Из-за гряды песчаных бугров, слева от них, появилась луна, обливая
море серебряным блеском. Большая, кроткая, она медленно плыла вверх по голубому своду неба, яркий блеск звезд бледнел
и таял в ее ровном, мечтательном свете.
Луна уже была высоко в небе, когда они разошлись. Без них красота ночи увеличилась. Теперь осталось только безмерное, торжественное
море, посеребренное луной,
и синее, усеянное звездами небо. Были еще бугры песку, кусты ветел среди них
и два длинные, грязные здания на песке, похожие на огромные, грубо сколоченные гроба. Но всё это было жалко
и ничтожно перед лицом
моря,
и звезды, смотревшие на это, блестели холодно.
Они уже дважды выпили, но ничего не сказали еще друг другу, кроме нескольких незначительных слов о промысловой жизни. Один на один среди
моря, они копили в себе озлобление друг против друга,
и оба знали, что скоро оно вспыхнет, обожжет их.
Но Яков прыгнул вбок
и бросился бежать к
морю. Василий пустился за ним, наклонив голову
и простирая руки вперед, но запнулся ногой за что-то
и упал грудью на песок. Он быстро поднялся на колени
и сел, упершись в песок руками. Он был совершенно обессилен этой возней
и тоскливо завыл от жгучего чувства неудовлетворенной обиды, от горького сознания своей слабости…
Пред ним было
море. Смеялись волны, как всегда шумные, игривые. Василий долго смотрел на воду
и вспомнил жадные слова сына...
Вдали по желтым, мертвым волнам песка двигалась маленькая, темная человеческая фигурка; справа от нее сверкало на солнце веселое, могучее
море, а слева, вплоть до горизонта, лежали пески — однообразные, унылые, пустынные. Яков посмотрел на одинокого человека
и, заморгав глазами, полными обиды
и недоумения, крепко потер себе грудь обеими руками…