Неточные совпадения
И, строго взглянув
на Евсея, сказал, грозя ему
пальцем...
Евсей вздрогнул, стиснутый холодной печалью, шагнул к двери и вопросительно остановил круглые глаза
на жёлтом лице хозяина. Старик крутил
пальцами седой клок
на подбородке, глядя
на него сверху вниз, и мальчику показалось, что он видит большие, тускло-чёрные глаза. Несколько секунд они стояли так, чего-то ожидая друг от друга, и в груди мальчика трепетно забился ещё неведомый ему страх. Но старик взял с полки книгу и, указывая
на обложку
пальцем, спросил...
Она подняла руку, пригладила волосы
на виске —
пальцы у неё были длинные — и ушла.
Другой раз он поднял у входа в лавку двадцать копеек и тоже отдал монету хозяину. Старик опустил очки
на конец носа и, потирая двугривенный
пальцами, несколько секунд молча смотрел в лицо мальчика.
Она лежала вверх лицом, нагая, и, положив себе
на грудь волосы, медленно заплетала их в косу длинными
пальцами.
Часто, проводив студента, купившего книгу, он ухмылялся вслед ему, а однажды погрозил
пальцем в спину уходившего человека, маленького, красивого, с чёрненькими усиками
на бледном лице.
Он жаловался
на нездоровье, его тошнило, за обедом он подозрительно нюхал кушанье, щипал дрожащими
пальцами хлеб
на мелкие крошки, чай и водку рассматривал
на свет. По вечерам всё чаще ругал Раису, грозя погубить её. Она отвечала
на его крики спокойно, мягко, у Евсея росла любовь к ней и скоплялась докучная ненависть к хозяину.
В тёмный час одной из подобных сцен Раиса вышла из комнаты старика со свечой в руке, полураздетая, белая и пышная; шла она, как во сне, качаясь
на ходу, неуверенно шаркая босыми ногами по полу, глаза были полузакрыты,
пальцы вытянутой вперёд правой руки судорожно шевелились, хватая воздух. Пламя свечи откачнулось к её груди, красный, дымный язычок почти касался рубашки, освещая устало открытые губы и блестя
на зубах.
Когда она прошла мимо Евсея, не заметив его, он невольно потянулся за нею, подошёл к двери в кухню, заглянул туда и оцепенел от ужаса: поставив свечу
на стол, женщина держала в руке большой кухонный нож и пробовала
пальцем остроту его лезвия. Потом, нагнув голову, она дотронулась руками до своей полной шеи около уха, поискала
на ней чего-то длинными
пальцами, тяжело вздохнув, тихо положила нож
на стол, и руки её опустились вдоль тела…
Едва касаясь пола
пальцами босых ног, боясь нарушить строгую тишину, Евсей подошёл к Раисе, глядя
на её голое плечо, и сказал негромко...
Порою Евсеем овладевала тяжёлая, ослабляющая скука,
пальцы его становились вялыми, он откладывал перо в сторону и, положив голову
на стол, долго, неподвижно смотрел в дымный сумрак комнаты, стараясь что-то найти в глубине своей души.
Он надул щёки, с силой выдохнул изо рта в лицо Евсея струю дыхания, насыщенного запахами мяса и пива. Евсей покачнулся
на стуле, а сыщик захохотал, потом громко отрыгнул и продолжал, подняв толстый
палец...
Маленькие, мышиные уши Зарубина вздрагивали, узкие глаза странно закатывались под лоб. Судорожным движением
пальцев он щипал чёрный пух
на верхней губе и весь трепетал от возбуждения.
Потом повернул шею
на сторону, наклонил голову и, поглядывая в глаза Климкова, внушительно сказал, вытянув
палец в воздухе перед собой...
По узкой деревянной лестнице они влезли
на душный чердак, где было темно и пахло пылью. Дудка дал Евсею спички и велел посветить ему, потом, согнувшись почти вдвое, долго отпирал дверь, обитую рваной клеёнкой и растрёпанным войлоком. Евсей светил, спички жгли ему кожу
пальцев.
Он взял лампу со стола, поднял её и указал
пальцем на стену.
— Видишь? — сердито молвил Дудка, указывая
пальцем на Евсея. — Вот — что это такое? Мальчишка, а… однако тоже говорит — нужна иная жизнь… Вот откуда берут силу те!..
Тяжело топая, в двери явился большой рябой парень, с огромными кистями рук; растопырив красные
пальцы, он страшно шевелил ими и смотрел
на Евсея.
Филипп Филиппович кивнул головой, его неподвижная, точно вырезанная из дерева, борода покачнулась, и он протянул Евсею белую пухлую руку с золотыми кольцами
на коротких
пальцах. Евсей закрыл глаза и отшатнулся.
А человек, за которым он следил, остановился у крыльца, ткнул
пальцем кнопку звонка, снял шляпу, помахал ею в лицо себе и снова взбросил
на голову. Стоя в пяти шагах у тумбы, Евсей жалобно смотрел в лицо человека, чувствуя потребность что-то сказать ему. Тот заметил его, сморщил лицо и отвернулся. Сконфуженный, Евсей опустил голову.
Климков пошёл, держа конверт в правой руке
на высоте груди, как что-то убийственное, грозящее неведомым несчастием.
Пальцы у него ныли, точно от холода, и в голове настойчиво стучала пугливая мысль...
Косой заметил, что Евсей смотрит
на его разбегающиеся глаза, и надел очки в оправе из черепахи. Он двигался мягко и ловко, точно чёрная кошка, зубы у него были мелкие, острые, нос прямой и тонкий; когда он говорил, розовые уши шевелились. Кривые
пальцы всё время быстро скатывали в шарики мякиш хлеба и раскладывали их по краю тарелки.
Ему хотелось, чтобы вокруг было тихо, чтобы девицы перестали плавать в воздухе, как скучные клочья весенней тучи, и бритый тапёр с тёмно-синим лицом утопленника не тыкал
пальцами в жёлтые зубы рояля, похожего
на челюсть чудовища, которое громко и визгливо хохотало.
Писатель сидел
на широком тяжёлом табурете у большого стола, он подогнул одну ногу под себя и, упираясь локтем в стол, наклонился вперёд, покручивая ус быстрым движением
пальцев. Его круглая, гладко остриженная голова была освещена огнями двух свечей, глаза смотрели зорко, серьёзно, но куда-то далеко, через Климкова.
Писатель шумно поднялся
на ноги, высокий, крепкий. Он сжал руки,
пальцы его громко и неприятно хрустнули, и повернулся к окну.
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами
на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
Неточные совпадения
В один стожище матерый, // Сегодня только сметанный, // Помещик
пальцем ткнул, // Нашел, что сено мокрое, // Вспылил: «Добро господское // Гноить? Я вас, мошенников, // Самих сгною
на барщине! // Пересушить сейчас!..» // Засуетился староста: // — Недосмотрел маненичко! // Сыренько: виноват! — // Созвал народ — и вилами // Богатыря кряжистого, // В присутствии помещика, // По клочьям разнесли. // Помещик успокоился.
Иной угодья меряет, // Иной в селенье жителей // По
пальцам перечтет, // А вот не сосчитали же, // По скольку в лето каждое // Пожар пускает
на ветер // Крестьянского труда?..
Угрюм-Бурчеев мерным шагом ходил среди всеобщего опустошения, и
на губах его играла та же самая улыбка, которая озарила лицо его в ту минуту, когда он, в порыве начальстволюбия, отрубил себе указательный
палец правой руки.
С этим словом, положив
палец на перекладину, он тупым тесаком раздробил его.
Искали, искали они князя и чуть-чуть в трех соснах не заблудилися, да, спасибо, случился тут пошехонец-слепород, который эти три сосны как свои пять
пальцев знал. Он вывел их
на торную дорогу и привел прямо к князю
на двор.