Неточные совпадения
Женщина была права, в этом Евсея убеждало её спокойствие и
всё его отношение к ней. Ему шёл уже пятнадцатый год, его влечение к смирной и красивой Раисе Петровне
начинало осложняться тревожно приятным чувством. Встречая Раису всегда на минуты, он смотрел ей в лицо с тайным чувством стыдливой радости, она говорила с ним ласково, это вызывало в груди его благодарное волнение и
всё более властно тянуло к ней…
Отношение Климкова к людям изменялось; оставаясь таким же угодливым, как и прежде, теперь он
начинал смотреть на
всех снисходительно, глазами человека, который понял тайну жизни, может указать, где лежит дорога к миру и покою…
— Почему, Саша, почему, объясни? — негромко вскричал Пётр. — Ведь я тогда буду знать
все сдачи, какие возможны в игре, — подумай! Взгляну на свои карты, — приблизил книжку к лицу и
начал быстро читать, — туз пик, семёрка бубен, десятка треф — значит, у партнёров: у одного — король червей, пятёрка и девятка бубен, у другого — туз, семёрка червей, дама треф, третий имеет даму бубен, двойку червей и десятку треф!
— Сегодня я, —
начал он, опустив голову и упираясь согнутыми руками в колени, — ещё раз говорил с генералом. Предлагаю ему — дайте средства, я подыщу людей, открою литературный клуб и выловлю вам самых лучших мерзавцев, —
всех. Надул щёки, выпучил свой животище и заявил, скотина, — мне, дескать, лучше известно, что и как надо делать. Ему
всё известно! А что его любовница перед фон-Рутценом голая танцевала, этого он не знает, и что дочь устроила себе выкидыш — тоже не знает…
— Петь — хорошо! —
начал он. — Мальчишкой я пел в церкви, в селе у нас. Поёшь, и даже непонятно — где ты?
Всё равно как нет тебя…
Но среди зимы вдруг
всё вздрогнуло, пошатнулось, люди тревожно раскрыли глаза, замахали руками,
начали яростно спорить, ругаться и как-то растерянно затоптались на одном месте, точно тяжело ушибленные и ослепшие от удара.
Бессмысленно бегали из комнаты в комнату, прислушиваясь к словам друг друга, подозрительно прищуривали тревожные глаза, покачивая головами, вздыхали, вдруг останавливались и снова
все сразу
начинали спорить.
— Итак, — продолжал Саша, вынув из кармана револьвер и рассматривая его, — завтра с утра каждый должен быть у своего дела — слышали? Имейте в виду, что теперь дела будет у
всех больше, — часть наших уедет в Петербург, это раз; во-вторых — именно теперь вы
все должны особенно насторожить и глаза и уши. Люди
начнут болтать разное по поводу этой истории, революционеришки станут менее осторожны — понятно?
Теперь, шагая по улице с ящиком на груди, он по-прежнему осторожно уступал дорогу встречным пешеходам, сходя с тротуара на мостовую или прижимаясь к стенам домов, но стал смотреть в лица людей более внимательно, с чувством, которое было подобно почтению к ним. Человеческие лица вдруг изменились, стали значительнее, разнообразнее,
все начали охотнее и проще заговаривать друг с другом, ходили быстрее, твёрже.
— Когда случилось это — бунт в Петербурге, — оживлённо
начала Лиза, — так у нас
все ночи напролёт говорили…
Климков зашёл в трактир, сел за столик у окна, спросил себе чаю и
начал прислушиваться к говору людей. Их было немного,
всё рабочие, они ели и пили, лениво перебрасываясь краткими словами, и только откуда-то из угла долетал молодой, неугомонный голос...
— Нет, листочки эти — дорогое дело, и читать их нужно
всем пленникам труда, — задушевно и негромко
начал он. — Мы, брат, пленники, приковали нас к работе на
всю жизнь, сделали рабами капиталистов, — верно ли? А листочки эти освобождают человеческий наш разум…
Климкову
начинало казаться, что брат торопливо открывает перед ним ряд маленьких дверей и за каждой из них
всё более приятного шума и света. Он оглядывался вокруг, всасывая новые впечатления, и порою тревожно расширял глаза — ему казалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо товарища по службе. Стояли перед клеткой обезьян, Яков с доброй улыбкой в глазах говорил...
А в городе неудержимо быстро росло что-то странное, точно сон. Люди совершенно потеряли страх; на лицах, ещё недавно плоских и покорных, теперь остро и явно выступило озабоченное выражение.
Все напоминали собою плотников, которые собираются сломать старый дом и деловито рассуждают, с чего удобнее
начать работу.
Ну, тут я как
начал изображать
всё, что умею — губернатора, пилу, поросёнка, муху, — хохочут!
И
начали мне аплодировать, честное слово, — вот Пантелеев удостоверит, он
всё видел!..
Исполнение плана Левина представляло много трудностей; но он бился, сколько было сил, и достиг хотя и не того, чего он желал, но того, что он мог, не обманывая себя, верить, что дело это стоит работы. Одна из главных трудностей была та, что хозяйство уже шло, что нельзя было остановить всё и
начать всё сначала, а надо было на ходу перелаживать машину.
Ассоль было уже пять лет, и отец
начинал все мягче и мягче улыбаться, посматривая на ее нервное, доброе личико, когда, сидя у него на коленях, она трудилась над тайной застегнутого жилета или забавно напевала матросские песни — дикие ревостишия [Ревостишия — словообразование А.С. Грина.]. В передаче детским голосом и не везде с буквой «р» эти песенки производили впечатление танцующего медведя, украшенного голубой ленточкой. В это время произошло событие, тень которого, павшая на отца, укрыла и дочь.
Неточные совпадения
Марья Антоновна. Право, маменька,
все смотрел. И как
начал говорить о литературе, то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал, как играл в вист с посланниками, и тогда посмотрел на меня.
И я теперь живу у городничего, жуирую, волочусь напропалую за его женой и дочкой; не решился только, с которой
начать, — думаю, прежде с матушки, потому что, кажется, готова сейчас на
все услуги.
Хлестаков. Дурак! еще
начал высчитывать.
Всего сколько следует?
Сам Государев посланный // К народу речь держал, // То руганью попробует // И плечи с эполетами // Подымет высоко, // То ласкою попробует // И грудь с крестами царскими // Во
все четыре стороны // Повертывать
начнет.
«Бабенка, а умней тебя! — // Помещик вдруг осклабился // И
начал хохотать. — // Ха-ха! дурак!.. Ха-ха-ха-ха! // Дурак! дурак! дурак! // Придумали: господский срок! // Ха-ха… дурак! ха-ха-ха-ха! // Господский срок —
вся жизнь раба! // Забыли, что ли, вы: // Я Божиею милостью, // И древней царской грамотой, // И родом и заслугами // Над вами господин!..»