Неточные совпадения
— Денег у меня с собою — нету.
Деньги у Фомы, у казначея,
Он теперь
Иуду замещает…
— Неразменный рублик — подай, господи! Нет, — Фома-то, а? Скептик Фома на месте
Иуды, а?
— Притворяются идеалистами… и притворство погубит их. Онан, сын
Иуды, был тоже идеалистом…
— Странно все. Появились какие-то люди… оригинального умонастроения. Недавно показали мне поэта — здоровеннейший парень! Ест так много, как будто извечно голоден и не верит, что способен насытиться. Читал стихи про
Иуду, прославил предателя героем. А кажется, не без таланта. Другое стихотворение — интересно.
Вечером собралось человек двадцать; пришел большой, толстый поэт, автор стихов об
Иуде и о том, как сатана играл в карты с богом; пришел учитель словесности и тоже поэт — Эвзонов, маленький, чернозубый человек, с презрительной усмешкой на желтом лице; явился Брагин, тоже маленький, сухой, причесанный под Гоголя, многоречивый и особенно неприятный тем, что всесторонней осведомленностью своей о делах человеческих он заставлял Самгина вспоминать себя самого, каким Самгин хотел быть и был лет пять тому назад.
— Человек имеет право быть
Иудой, Геростратом…
— Нет, — Радеев-то, сукин сын, а? Послушал бы ты, что он говорил губернатору,
Иуда! Трусова, ростовщица, и та — честнее! Какой же вы, говорит, правитель, ваше превосходительство! Гимназисток на улице бьют, а вы — что? А он ей — скот! — надеюсь, говорит, что после этого благомыслящие люди поймут, что им надо идти с правительством, а не с жидами, против его, а?
— Вот, товарищ Самгин, спорю с
Иудой, — сказал медник, хлопая ладонями по столу.
— Ты сам —
Иуда и собака, — ответил повар и обратился к Самгину: — Прикажите старой дуре выдать мне расчет.
— Избили они его, — сказала она, погладив щеки ладонями, и, глядя на ладони, судорожно усмехалась. — Под утро он говорит мне: «Прости, сволочи они, а не простишь — на той же березе повешусь». — «Нет, говорю, дерево это не погань, не смей,
Иуда, я на этом дереве муки приняла. И никому, ни тебе, ни всем людям, ни богу никогда обиды моей не прощу». Ох, не прощу, нет уж! Семнадцать месяцев держал он меня, все уговаривал, пить начал, потом — застудился зимою…
— Все-таки согласись, что изобразить
Иуду единственно подлинным среди двенадцати революционеров, искренно влюбленным в Христа, — это шуточка острая! И, пожалуй, есть в ней что-то от правды: предатель-то действительно становится героем. Ходит слушок, что у эсеров действует крупный провокатор.
— «О, окаянный и презренный российский
Иуда…»
— «…
Иуда, удавивший в духе своем все святое, нравственно чистое и нравственно благородное, повесивший себя, как самоубийца лютый, на сухой ветке возгордившегося ума и развращенного таланта, нравственно сгнивший до мозга костей и своим возмутительным нравственно-религиозным злосмрадием заражающий всю жизненную атмосферу нашего интеллигентного общества!
Соседями аккомпаниатора сидели с левой руки — «последний классик» и комическая актриса, по правую — огромный толстый поэт. Самгин вспомнил, что этот тяжелый парень еще до 905 года одобрил в сонете известный, но никем до него не одобряемый, поступок
Иуды из Кариота. Память механически подсказала Иудино дело Азефа и другие акты политического предательства. И так же механически подумалось, что в XX веке
Иуда весьма часто является героем поэзии и прозы, — героем, которого объясняют и оправдывают.
Неточные совпадения
— Врешь, чертов
Иуда! — закричал, вышед из себя, Тарас. — Врешь, собака! Ты и Христа распял, проклятый Богом человек! Я тебя убью, сатана! Утекай отсюда, не то — тут же тебе и смерть! — И, сказавши это, Тарас выхватил свою саблю.
Посовестился ли
Иуда выйти противу своих или обманул жид и попался он просто в неволю?
Но как он вздрогнул, как воспрянул, // Когда пред ним незапно грянул // Упадший гром! когда ему, // Врагу России самому, // Вельможи русские послали // В Полтаве писанный донос // И вместо праведных угроз, // Как жертве, ласки расточали; // И озабоченный войной, // Гнушаясь мнимой клеветой, // Донос оставя без вниманья, // Сам царь
Иуду утешал // И злобу шумом наказанья // Смирить надолго обещал!
Но где же первый, званый гость? // Где первый, грозный наш учитель, // Чью долговременную злость // Смирил полтавский победитель? // И где ж Мазепа? где злодей? // Куда бежал
Иуда в страхе? // Зачем король не меж гостей? // Зачем изменник не на плахе?
— Это ты теперь за двадцать пять рублей меня давешних «презираешь»? Продал, дескать, истинного друга. Да ведь ты не Христос, а я не
Иуда.