Неточные совпадения
—
Черт, — бормотал Дронов, почесывая пальцем нос, — гривенник дал бы, чтобы
узнать, чего
он набедокурил? Ух, не люблю этого парнишку…
— Томилина я скоро начну ненавидеть, мне уже теперь, иной раз, хочется ударить
его по уху. Мне нужно
знать, а
он учит не верить, убеждает, что алгебра — произвольна, и
черт его не поймет, чего
ему надо! Долбит, что человек должен разорвать паутину понятий, сотканных разумом, выскочить куда-то, в беспредельность свободы. Выходит как-то так: гуляй голым! Какой дьявол вертит ручку этой кофейной мельницы?
— Да, да. Я
знаю. Романтизм,
черт его возьми! Хотя романтизм все-таки,
знаешь, лучше…
— Потому что ни
черта не
знаешь, — неистово закричал дядя Хрисанф. — Ты почитай книгу «Политическая роль французского театра», этого… как
его? Боборыкина!
«
Черт знает какая тоска», — почти вслух подумал Самгин, раскачивая на пальце очки и ловя стеклами отблески огня лампады, горевшей в притворе паперти за спиною
его.
— Пригласил вас, чтоб лично вручить бумаги ваши, —
он постучал тупым пальцем по стопке бумаг, но не подвинул ее Самгину, продолжая все так же: — Кое-что прочитал и без комплиментов скажу — оч-чень интересно! Зрелые мысли, например: о необходимости консерватизма в литературе. Действительно, батенька,
черт знает как начали писать; смеялся я, читая отмеченные вами примерчики: «В небеса запустил ананасом, поет басом» — каково?
— Так вот — провел недель пять на лоне природы. «Лес да поляны, безлюдье кругом» и так далее. Вышел на поляну, на пожог, а из ельника лезет Туробоев. Ружье под мышкой, как и у меня. Спрашивает: «Кажется, знакомы?» — «Ух, говорю, еще как знакомы!» Хотелось всадить в морду
ему заряд дроби. Но — запнулся за какое-то но. Культурный человек все-таки, и
знаю, что существует «Уложение о наказаниях уголовных». И
знал, что с Алиной у
него — не вышло. Ну, думаю,
черт с тобой!
— Впрочем — ничего я не думал, а просто обрадовался человеку. Лес,
знаешь. Стоят обугленные сосны, буйно цветет иван-чай. Птички ликуют,
черт их побери. Самцы самочек опевают. Мы с
ним, Туробоевым, тоже самцы, а петь нам — некому. Жил я у помещика-земца, антисемит, но, впрочем, — либерал и надоел
он мне пуще овода. Жене
его под сорок, Мопассанов читает и мучается какими-то спазмами в животе.
—
Черт знает что такое! — вдруг вскричала Сомова;
он отошел подальше от нее, сел на стул, а она потребовала громко...
— Так тебя, брат, опять жандармы прижимали? Эх ты… А впрочем,
черт ее
знает, может быть, нужна и революция! Потому что — действительно: необходимо представительное правление, то есть — три-четыре сотни деловых людей, которые драли бы уши губернаторам и прочим администраторам, в сущности — ар-рестантам, — с треском закончил
он, и лицо
его вспухло, налилось кровью.
— Только, наверное, отвергнете, оттолкнете вы меня, потому что я — человек сомнительный, слабого характера и с фантазией, а при слабом характере фантазия — отрава и яд, как вы
знаете. Нет, погодите, — попросил
он, хотя Самгин ни словом, ни жестом не мешал
ему говорить. — Я давно хотел сказать вам, — все не решался, а вот на днях был в театре, на модной этой пиесе, где показаны заслуженно несчастные люди и бормочут
черт знает что, а между
ними утешительный старичок врет направо, налево…
—
Черт с
ними! Пусть школы церковно-приходские, только бы народ
знал грамоту!
— Тихонько — можно, — сказал Лютов. — Да и кто здесь
знает, что такое конституция, с чем ее едят? Кому она тут нужна? А слышал ты: будто в Петербурге какие-то хлысты, анархо-теологи, вообще —
черти не нашего бога, что-то вроде цезаропапизма проповедуют? Это, брат, замечательно! — шептал
он, наклоняясь к Самгину. — Это — очень дальновидно! Попы, люди чисто русской крови, должны сказать свое слово! Пора.
Они — скажут, увидишь!
— У
них —
черт знает что! Все, вдруг — до того распоясались, одичали — ужас! Тебе известно, что я не сентиментальна, и эта… эта…
— Невероятно! — воскликнула она навстречу
ему. —
Черт знает что! Перебита масса посуды.
— Арестовали, расстреляв на глазах
его человек двадцать рабочих. Вот как-с! В Коломне —
черт знает что было, в Люберцах —
знаешь? На улицах бьют, как мышей.
— Совершенно не понимаю, как ты можешь петь по
его нотам? Ты даже и не знаком с
ним. И вдруг ты, такой умный…
черт знает что это!
—
Они там —
черт знает чего наделали, — заговорила Дуняша, оттолкнув
его руку.
— Кричит: продавайте лес, уезжаю за границу! Какому
черту я продам, когда никто ничего не
знает, леса мужики жгут, все — испугались… А я — Блинова боюсь,
он тут затевает что-то против меня, может быть, хочет голубятню поджечь. На днях в манеже был митинг «Союза русского народа»,
он там орал: «Довольно!» Даже кровь из носа потекла у идиота…
— Сочинил — Савва Мамонтов, миллионер, железные дороги строил, художников подкармливал, оперетки писал. Есть такие французы? Нет таких французов. Не может быть, — добавил
он сердито. — Это только у нас бывает. У нас, брат Всеволод, каждый рядится… несоответственно своему званию. И — силам. Все ходят в чужих шляпах. И не потому, что чужая — красивее, а…
черт знает почему! Вдруг — революционер, а — почему? —
Он подошел к столу, взял бутылку и, наливая вино, пробормотал...
Он пошел сзади Самгина, тяжело шаркая подошвами по кирпичу панели, а Самгин шагал мягкими ногами, тоскливо уверенный, что Вараксин может вообразить
черт знает что и застрелит
его.
— Что —
знали? Я — тоже. В юности. Привлекалась по делу народоправцев — Марк Натансон, Ромась, Андрей Лежава. Вела себя — неважно… Слушайте — ну
его к
черту, этот балаган! Идемте в трактир, посидим. Событие. Потолкуем.
— Вчера был веселый, смешной, как всегда. Я пришла, а там скандалит полиция, не пускают меня. Алины — нет, Макарова — тоже, а я не
знаю языка. Растолкала всех, пробилась в комнату, а
он… лежит, и револьвер на полу. О,
черт! Побежала за Иноковым, вдруг — ты. Ну, скорее!..
А в конце концов,
черт знает, что в ней есть, — устало и почти озлобленно подумал
он. — Не может быть, чтоб она в полиции… Это я выдумал, желая оттолкнуться от нее. Потому что она сказала мне о взрыве дачи Столыпина и я вспомнил Любимову…»
— Вопрос о путях интеллигенции — ясен: или она идет с капиталом, или против
его — с рабочим классом. А ее роль катализатора в акциях и реакциях классовой борьбы — бесплодная, гибельная для нее роль… Да и смешная. Бесплодностью и, должно быть, смутно сознаваемой гибельностью этой позиции Ильич объясняет тот смертный визг и вой, которым столь богата текущая литература. Правильно объясняет. Читал я кое-что, — Андреева, Мережковского и прочих, —
черт знает, как
им не стыдно? Детский испуг какой-то…
Она определила отношения шепотом и, с ужасом воскликнув: — Подумайте! И это — царица! — продолжала: — А в то же время у Вырубовой — любовник, — какой-то простой сибирский мужик, богатырь, гигантского роста, она держит портрет
его в Евангелии… Нет, вы подумайте: в Евангелии портрет любовника!
Черт знает что!
— Побочный сын какого-то знатного лица,
черт его… Служил в таможенном ведомстве, лет пять тому назад получил огромное наследство. Меценат. За Тоськой ухаживает. Может быть, денег даст на газету. В театре познакомился с Тоськой, думал, она — из гулящих. Ногайцев тоже в таможне служил, давно
знает его. Ногайцев и привел
его сюда, жулик. Кстати: ты
ему, Ногайцеву, о газете — ни слова!
— Установлено, что крестьяне села, возле коего потерпел крушение поезд, грабили вагоны, даже избили кондуктора, проломили череп
ему, кочегару по морде попало, но ведь вагоны-то не могли
они украсть. Закатили
их куда-то, к
черту лешему. Семь человек арестовано, из
них — четыре бабы. Бабы, сударь мой, чрезвычайно обозлены событиями! Это,
знаете, очень… Не радует, так сказать.
— Да я… не
знаю! — сказал Дронов, втискивая себя в кресло, и заговорил несколько спокойней, вдумчивее: — Может — я не радуюсь, а боюсь.
Знаешь, человек я пьяный и вообще ни к
черту не годный, и все-таки — не глуп. Это, брат, очень обидно — не дурак, а никуда не годен. Да. Так вот,
знаешь, вижу я всяких людей, одни делают политику, другие — подлости, воров развелось до того много, что придут немцы, а
им грабить нечего! Немцев — не жаль,
им так и надо,
им в наказание — Наполеонов счастье. А Россию — жалко.
— Странное дело, — продолжал
он, недоуменно вздернув плечи, — но я замечал, что чем здоровее человек, тем более жестоко грызет
его цинга, а слабые переносят ее легче. Вероятно, это не так, а вот сложилось такое впечатление. Прокаженные встречаются там, меряченье нередко… Вообще — край не из веселых. И все-таки,
знаешь, Клим, — замечательный народ живет в государстве Романовых,
черт их возьми! Остяки, например, и особенно — вогулы…
—
Черт знает как это все, — пробормотал Дронов, крепко поглаживая выцветшие рыжие волосы на черепе. — Помню — нянька рассказывала жития разных преподобных отшельниц, великомучениц,
они уходили из богатых семей, от любимых мужей, детей, потом римляне мучили
их, травили зверями…
— А меня, батенька, привезли на грузовике, да-да! Арестовали,
черт возьми! Я говорю: «Послушайте, это… это нарушение закона, я, депутат, неприкосновенен». Какой-то студентик, мозгляк, засмеялся: «А вот мы, говорит, прикасаемся!» Не без юмора сказал, а? С
ним — матрос, эдакая,
знаете, морда: «Неприкосновенный? — кричит. — А наши депутаты, которых в каторгу закатали, — прикосновенны?» Ну, что
ему ответишь?
Он же — мужик,
он ничего не понимает…