Неточные совпадения
— Нет, — сказал Самгин.
Рассказ он читал, но не одобрил и потому не хотел говорить о нем. Меньше всего Иноков был похож на писателя; в широком и как будто
чужом пальто, в белой фуражке, с бородою, которая неузнаваемо изменила грубое его лицо, он был похож на разбогатевшего мужика. Говорил он шумно, оживленно и, кажется, был нетрезв.
— В Полтавской губернии приходят мужики громить имение. Человек пятьсот. Не свои —
чужие; свои живут, как у Христа за пазухой. Ну вот, пришли, шумят, конечно. Выходит к ним старик и говорит: «Цыцте!» — это по-русски значит: тише! — «Цыцте, Сергий Михайлович — сплять!» — то есть — спят. Ну-с, мужики замолчали, потоптались и ушли! Факт, — закончил он квакающим звуком успокоительный
рассказ свой.
Рассказывала она почти то же, что и ее племянник. Тон ее
рассказов Самгин определил как тон человека, который, побывав в
чужой стране, оценивает жизнь иностранцев тоже с высоты какой-то голубятни.
Еще обширнее круг вмешательства комбинирующей фантазии при других обстоятельствах: когда, например, поэту не вполне известны подробности события, когда он знает о нем (и действующих лицах) только, по
чужим рассказам, всегда односторонним, неверным или неполным в художественном отношении, по крайней мере с личной точки зрения поэта.
Неточные совпадения
Когда прибегнем мы под знамя // Благоразумной тишины, // Когда страстей угаснет пламя // И нам становятся смешны // Их своевольство иль порывы // И запоздалые отзывы, — // Смиренные не без труда, // Мы любим слушать иногда // Страстей
чужих язык мятежный, // И нам он сердце шевелит. // Так точно старый инвалид // Охотно клонит слух прилежный //
Рассказам юных усачей, // Забытый в хижине своей.
— Милый, добрый Аркадий Макарович, поверьте, что я об вас… Про вас отец мой говорит всегда: «милый, добрый мальчик!» Поверьте, я буду помнить всегда ваши
рассказы о бедном мальчике, оставленном в
чужих людях, и об уединенных его мечтах… Я слишком понимаю, как сложилась душа ваша… Но теперь хоть мы и студенты, — прибавила она с просящей и стыдливой улыбкой, пожимая руку мою, — но нам нельзя уже более видеться как прежде и, и… верно, вы это понимаете?
Едал, покойник, аппетитно; и потому, не пускаясь в
рассказы, придвинул к себе миску с нарезанным салом и окорок ветчины, взял вилку, мало чем поменьше тех вил, которыми мужик берет сено, захватил ею самый увесистый кусок, подставил корку хлеба и — глядь, и отправил в
чужой рот.
Изредка в слободку приходили откуда-то посторонние люди. Сначала они обращали на себя внимание просто тем, что были
чужие, затем возбуждали к себе легкий, внешний интерес
рассказами о местах, где они работали, потом новизна стиралась с них, к ним привыкали, и они становились незаметными. Из их
рассказов было ясно: жизнь рабочего везде одинакова. А если это так — о чем же разговаривать?
Но, главное, его пугают немецкие порядки госпиталя,
чужие люди кругом во все продолжение болезни, строгости насчет еды,
рассказы о настойчивой суровости фельдшеров и лекарей, о взрезывании и потрошении трупов и проч.