Неточные совпадения
Отец рассказывал лучше бабушки и всегда что-то такое, чего мальчик не замечал за
собой, не
чувствовал в
себе. Иногда Климу даже казалось, что отец сам выдумал слова и поступки, о которых говорит, выдумал для того, чтоб похвастаться сыном, как он хвастался изумительной точностью хода своих часов, своим умением играть в карты и многим
другим.
Клим очень хорошо
чувствовал, что дед всячески старается унизить его, тогда как все
другие взрослые заботливо возвышают. Настоящий Старик утверждал, что Клим просто слабенький, вялый мальчик и что ничего необыкновенного в нем нет. Он играл плохими игрушками только потому, что хорошие у него отнимали бойкие дети, он дружился с внуком няньки, потому что Иван Дронов глупее детей Варавки, а Клим, избалованный всеми, самолюбив, требует особого внимания к
себе и находит его только у Ивана.
Иногда Клим испытывал желание возразить девочке, поспорить с нею, но не решался на это, боясь, что Лида рассердится. Находя ее самой интересной из всех знакомых девочек, он гордился тем, что Лидия относится к нему лучше, чем
другие дети. И когда Лида вдруг капризно изменяла ему, приглашая в тарантас Любовь Сомову, Клим
чувствовал себя обиженным, покинутым и ревновал до злых слез.
Клим впервые видел, как яростно дерутся мальчики, наблюдал их искаженные злобой лица, оголенное стремление ударить
друг друга как можно больнее, слышал их визги, хрип, — все это так поразило его, что несколько дней после драки он боязливо сторонился от них, а
себя, не умевшего драться,
почувствовал еще раз мальчиком особенным.
— Я тоже
чувствую, что это нелепо, но
другого тона не могу найти. Мне кажется: если заговоришь с ним как-то иначе, он посадит меня на колени
себе, обнимет и начнет допрашивать: вы — что такое?
«Может быть, и я обладаю «
другим чувством», — подумал Самгин, пытаясь утешить
себя. — Я — не романтик, — продолжал он, смутно
чувствуя, что где-то близко тропа утешения. — Глупо обижаться на девушку за то, что она не оценила моей любви. Она нашла плохого героя для своего романа. Ничего хорошего он ей не даст. Вполне возможно, что она будет жестоко наказана за свое увлечение, и тогда я…»
— Потому что
чувствую себя жилищем множества личностей и все они в ссоре
друг с
другом.
— Мне кажется — есть люди, для которых… которые
почувствовали себя чем-то только тогда, когда испытали несчастие, и с той поры держатся за него, как за свое отличие от
других.
Темнота легко подсказывала злые слова, Самгин снизывал их одно с
другим, и ему была приятна работа возбужденного чувства, приятно насыщаться гневом. Он
чувствовал себя сильным и, вспоминая слова жены, говорил ей...
К вечеру
другого дня Самгин
чувствовал себя уже довольно сносно, пил чай, сидя в постели, когда пришел брат.
Потом Самгин ехал на извозчике в тюрьму; рядом с ним сидел жандарм, а на козлах, лицом к нему,
другой — широконосый, с маленькими глазками и усами в стрелку. Ехали по тихим улицам, прохожие встречались редко, и Самгин подумал, что они очень неумело показывают жандармам, будто их не интересует человек, которого везут в тюрьму. Он был засорен словами полковника,
чувствовал себя уставшим от удивления и механически думал...
На улице Самгин
почувствовал себя пьяным. Дома прыгали, точно клавиши рояля; огни, сверкая слишком остро, как будто бежали
друг за
другом или пытались обогнать черненькие фигурки людей, шагавших во все стороны. В санях, рядом с ним, сидела Алина, теплая, точно кошка. Лютов куда-то исчез. Алина молчала, закрыв лицо муфтой.
Он
чувствовал себя в силе сказать много резкостей, но Лютов поднял руку, как для удара, поправил шапку, тихонько толкнул кулаком
другой руки в бок Самгина и отступил назад, сказав еще раз, вопросительно...
Порою Самгин
чувствовал, что он живет накануне открытия новой, своей историко-философской истины, которая пересоздаст его, твердо поставит над действительностью и вне всех старых, книжных истин. Ему постоянно мешали домыслить, дочувствовать
себя и свое до конца. Всегда тот или
другой человек забегал вперед, формулировал настроение Самгина своими словами. Либеральный профессор писал на страницах влиятельной газеты...
Он захлебнулся смехом, засипел, круглые глаза его выкатились еще больше, лицо, побагровев, надулось, кулаком одной руки он бил
себя по колену,
другой схватил фляжку, глотнул из нее и сунул в руки Самгина. Клим,
чувствуя себя озябшим, тоже с удовольствием выпил.
Ушел он в настроении, не совсем понятном ему: эта беседа взволновала его гораздо более, чем все
другие беседы с Мариной; сегодня она дала ему право считать
себя обиженным ею, но обиды он не
чувствовал.
Турчанинов вздрагивал, морщился и торопливо пил горячий чай, подливая в стакан вино. Самгин, хозяйничая за столом,
чувствовал себя невидимым среди этих людей. Он видел пред
собою только Марину; она играла чайной ложкой, взвешивая ее на ладонях, перекладывая с одной на
другую, — глаза ее были задумчиво прищурены.
Устав стоять, он обернулся, — в комнате было темно; в углу у дивана горела маленькая лампа-ночник, постель на одном диване была пуста, а на белой подушке
другой постели торчала черная борода Захария. Самгин
почувствовал себя обиженным, — неужели для него не нашлось отдельной комнаты? Схватив ручку шпингалета, он шумно открыл дверь на террасу, — там, в темноте, кто-то пошевелился, крякнув.
Глаза следователя были бесцветны, белки мутные, серые зрачки водянисты, но Самгину казалось, что за этими глазами прячутся
другие. Он
чувствовал себя тревожно, напряженно и негодовал на
себя за это.
По условиям времени субъекту этому угрожает весьма жестокое наказание, он это
чувствует — и, выгораживая
себя, конечно, не склонен щадить
других.
В сравнении с любым человеком он
чувствовал себя богачом, человеком огромного опыта, этот опыт требовал
других условий, для того чтоб вспыхнуть и ярко осветить фигуру его носителя.
— Всегда были — и будут — люди, которые,
чувствуя себя неспособными сопротивляться насилию над их внутренним миром, — сами идут встречу судьбе своей, сами отдают
себя в жертву. Это имеет свой термин — мазохизм, и это создает садистов, людей, которым страдание
других — приятно. В грубой схеме садисты и мазохисты — два основных типа людей.
Скажу только, что, наконец, гости, которые после такого обеда, естественно, должны были
чувствовать себя друг другу родными и братьями, встали из-за стола; как потом старички и люди солидные, после недолгого времени, употребленного на дружеский разговор и даже на кое-какие, разумеется, весьма приличные и любезные откровенности, чинно прошли в другую комнату и, не теряя золотого времени, разделившись на партии, с чувством собственного достоинства сели за столы, обтянутые зеленым сукном; как дамы, усевшись в гостиной, стали вдруг все необыкновенно любезны и начали разговаривать о разных материях; как, наконец, сам высокоуважаемый хозяин дома, лишившийся употребления ног на службе верою и правдою и награжденный за это всем, чем выше упомянуто было, стал расхаживать на костылях между гостями своими, поддерживаемый Владимиром Семеновичем и Кларой Олсуфьевной, и как, вдруг сделавшись тоже необыкновенно любезным, решился импровизировать маленький скромный бал, несмотря на издержки; как для сей цели командирован был один расторопный юноша (тот самый, который за обедом более похож был на статского советника, чем на юношу) за музыкантами; как потом прибыли музыканты в числе целых одиннадцати штук и как, наконец, ровно в половине девятого раздались призывные звуки французской кадрили и прочих различных танцев…
Неточные совпадения
Стародум(видя в тоске г-жу Простакову). Сударыня! Ты сама
себя почувствуешь лучше, потеряв силу делать
другим дурно.
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое. Все
чувствовали, что тяжесть спала с сердец и что отныне ничего
другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На
другой день пожар уничтожился сам
собою вследствие недостатка питания.
Но как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что
почувствовали себя сиротами и, сверх того, боялись подпасть под ответственность за то, что повиновались такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив,
другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Они
чувствовали себя счастливыми и довольными и в этом качестве не хотели препятствовать счастию и довольству
других.
Изобразив изложенное выше, я
чувствую, что исполнил свой долг добросовестно. Элементы градоначальнического естества столь многочисленны, что, конечно, одному человеку обнять их невозможно. Поэтому и я не хвалюсь, что все обнял и изъяснил. Но пускай одни трактуют о градоначальнической строгости,
другие — о градоначальническом единомыслии, третьи — о градоначальническом везде-первоприсутствии; я же, рассказав, что знаю о градоначальнической благовидности, утешаю
себя тем,