Неточные совпадения
Доктора повели спать в мезонин, где жил Томилин. Варавка, держа его под мышки, толкал в спину
головою, а отец шел впереди с зажженной свечой. Но
через минуту он вбежал в столовую, размахивая подсвечником, потеряв свечу, говоря почему-то вполголоса...
Иван поднял руку медленно, как будто фуражка была чугунной; в нее насыпался снег, он так, со снегом, и надел ее на
голову, но
через минуту снова снял, встряхнул и пошел, отрывисто говоря...
— Раз, два, три, — вполголоса учила Рита. — Не толкай коленками. Раз, два… — Горничная, склонив
голову, озабоченно смотрела на свои ноги, а Рита, увидав
через ее плечо Клима в двери, оттолкнула ее и, кланяясь ему, поправляя растрепавшиеся волосы обеими руками, сказала бойко и оглушительно...
А
через час, сидя на постели, спустив ноги на пол,
голая, она, рассматривая носок Клима, сказала, утомленно зевнув...
Через несколько минут, проводив Спиваков и возвратясь в сад, Клим увидал мать все там же, под вишней, она сидела, опустив
голову на грудь, закинув руки на спинку скамьи.
На площади становилось все тише, напряженней. Все
головы поднялись вверх, глаза ожидающе смотрели в полукруглое ухо колокольни, откуда были наклонно высунуты три толстые балки с блоками в них и, проходя
через блоки, спускались к земле веревки, привязанные к ушам колокола.
Через минуту оттуда важно выступил небольшой человечек с растрепанной бородкой и серым, незначительным лицом. Он был одет в женскую ватную кофту, на ногах, по колено, валяные сапоги, серые волосы на его
голове были смазаны маслом и лежали гладко. В одной руке он держал узенькую и длинную книгу из тех, которыми пользуются лавочники для записи долгов. Подойдя к столу, он сказал дьякону...
Варвара молча кивала
головой, попросив чаю, ушла к себе, а
через несколько минут явилась в черном платье, причесанная, с лицом хотя и печальным, но успокоенным.
По утрам,
через час после того, как уходила жена, из флигеля шел к воротам Спивак, шел нерешительно, точно ребенок, только что постигший искусство ходить по земле. Респиратор, выдвигая его подбородок, придавал его курчавой
голове форму
головы пуделя, а темненький, мохнатый костюм еще более подчеркивал сходство музыканта с ученой собакой из цирка. Встречаясь с Климом, он опускал респиратор к шее и говорил всегда что-нибудь о музыке.
Дня
через три, вечером, он стоял у окна в своей комнате, тщательно подпиливая только что остриженные ногти. Бесшумно открылась калитка, во двор шагнул широкоплечий человек в пальто из парусины, в белой фуражке, с маленьким чемоданом в руке. Немного прикрыв калитку, человек обнажил коротко остриженную
голову, высунул ее на улицу, посмотрел влево и пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая плечи.
Самгин боком, тихонько отодвигался в сторону от людей, он встряхивал
головою, не отрывая глаз от всего, что мелькало в ожившем поле; видел, как Иноков несет человека, перекинув его
через плечо свое, человек изогнулся, точно тряпичная кукла, мягкие руки его шарят по груди Инокова, как бы расстегивая пуговицы парусиновой блузы.
Еврей сконфуженно оглянулся и спрятал
голову в плечи, заметив, что Тагильский смотрит на него с гримасой. Машина снова загудела, Тагильский хлебнул вина и наклонился
через стол к Самгину...
— Вас, вас, — дважды кивнула она
головою, исчезла, и
через минуту в столовую вошел незнакомый, очень высокий, длинноволосый человек.
Митрофанов, утвердительно кивнув
головой, посмотрел
через плечо свое, продолжая с усмешкой...
Через час он тихо вошел в спальню, надеясь, что жена уже спит. Но Варвара, лежа в постели, курила, подложив одну руку под
голову.
Через стул от Кутузова сидел, вскинув руки за шею, низко наклонив
голову, незнакомый в широком, сером костюме, сначала Клим принял его за пустое кресло в чехле.
На станции ее знали, дородная баба, называя ее по имени и отчеству, сочувственно охая, увела ее куда-то, и
через десяток минут Никонова воротилась в пестрой юбке, в красной кофте, одетой, должно быть, на
голое тело;
голова ее была повязана желтым платком с цветами.
Через два часа Клим Самгин сидел на скамье в парке санатории, пред ним в кресле на колесах развалился Варавка, вздувшийся, как огромный пузырь, синее лицо его, похожее на созревший нарыв, лоснилось, медвежьи глаза смотрели тускло, и было в них что-то сонное, тупое. Ветер поднимал дыбом поредевшие волосы на его
голове, перебирал пряди седой бороды, борода лежала на животе, который поднялся уже к подбородку его. Задыхаясь, свистящим голосом он понукал Самгина...
— Н-да, поговорка «ворон ворону глаз не выклюет» оказалась неверной в случае Варавки, — Радеев-то перепрыгнул
через него в городские
головы. Устроил из интеллигенции трамплин себе и — перескочил. Жуликоватый старикан, чувствует запах завтрашнего дня. Вы что — не большевик, случайно?
— Нет, — ответил Самгин и пошел быстрее, но
через несколько шагов девушка обогнала его, ее, как ребенка, нес на руках большой, рыжебородый человек. Трое, спешным шагом, пронесли убитого или раненого, тот из них, который поддерживал
голову его, — курил. Сзади Самгина кто-то тяжело, точно лошадь, вздохнул.
Самгин
через очки взглянул вперед, где колыхались трехцветные флаги, блестели оклады икон и воздух над
головами людей чертили палки; он заметил, что некоторые из демонстрантов переходят с мостовой на панели. Хлопали створки рам, двери, и сверху, как будто с крыши, суровый голос кричал...
Через час Самгин шагал рядом с ним по панели, а среди улицы за гробом шла Алина под руку с Макаровым; за ними — усатый человек, похожий на военного в отставке, небритый, точно в плюшевой маске на сизых щеках, с толстой палкой в руке, очень потертый; рядом с ним шагал, сунув руки в карманы рваного пиджака, наклоня
голову без шапки, рослый парень, кудрявый и весь в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под ноги себе.
Раза два приходила Варвара, холодно здоровалась, вздергивая
голову, глядя
через плечо Клима, шла в свою комнату и отбирала белье для себя.
Как-то днем, в стороне бульвара началась очень злая и частая пальба. Лаврушку с его чумазым товарищем послали посмотреть: что там? Минут
через двадцать чумазый привел его в кухню облитого кровью, — ему прострелили левую руку выше локтя.
Голый до пояса, он сидел на табурете, весь бок был в крови, — казалось, что с бока его содрана кожа. По бледному лицу Лаврушки текли слезы, подбородок дрожал, стучали зубы. Студент Панфилов, перевязывая рану, уговаривал его...
Локомотив снова свистнул, дернул вагон, потащил его дальше, сквозь снег, но грохот поезда стал как будто слабее, глуше, а остроносый — победил: люди молча смотрели на него
через спинки диванов, стояли в коридоре, дымя папиросами. Самгин видел, как сетка морщин, расширяясь и сокращаясь, изменяет остроносое лицо, как шевелится на маленькой, круглой
голове седоватая, жесткая щетина, двигаются брови. Кожа лица его не краснела, но лоб и виски обильно покрылись потом, человек стирал его шапкой и говорил, говорил.
— Оно и видно, что для скотов, — прозвучал бас над
головой Самгина, и стало очень тихо, а
через несколько секунд ветеринар сказал, шумно вздохнув...
Чувствовалось, что Безбедов искренно огорчен, а не притворяется.
Через полчаса огонь погасили, двор опустел, дворник закрыл ворота; в память о неудачном пожаре остался горький запах дыма, лужи воды, обгоревшие доски и, в углу двора, белый обшлаг рубахи Безбедова. А еще
через полчаса Безбедов, вымытый, с мокрой
головою и надутым, унылым лицом, сидел у Самгина, жадно пил пиво и, поглядывая в окно на первые звезды в черном небе, бормотал...
Открыв глаза, он увидал лицо свое в дыме папиросы отраженным на стекле зеркала; выражение лица было досадно неумное, унылое и не соответствовало серьезности момента: стоит человек, приподняв плечи, как бы пытаясь спрятать
голову, и
через очки, прищурясь, опасливо смотрит на себя, точно на незнакомого.
Она вдруг замолчала. Самгин привстал, взглянул на нее и тотчас испуганно выпрямился, — фигура женщины потеряла естественные очертания, расплылась в кресле,
голова бессильно опустилась на грудь, был виден полузакрытый глаз, странно потемневшая щека, одна рука лежала на коленях, другая свесилась
через ручку кресла.
— Петровна, — сказала Тося, проходя мимо ее, и взмахнула рукой, точно желая ударить старушку, но только указала на нее
через плечо большим пальцем. Старушка, держа в руках по бутылке, приподняла
голову и кивнула ею, — лицо у нее было остроносое, птичье, и глаза тоже птичьи, кругленькие, черные.
Самгин, наклонив
голову, взглянул на него
через очки, но Дронов уже лег, натянул на себя одеяло.
Весной Елена повезла мужа за границу, а
через семь недель Самгин получил от нее телеграмму: «Антон скончался, хороню здесь».
Через несколько дней она приехала, покрасив волосы на
голове еще более ярко, это совершенно не совпадало с необычным для нее простеньким темным платьем, и Самгин подумал, что именно это раздражало ее. Но оказалось, что французское общество страхования жизни не уплатило ей деньги по полису Прозорова на ее имя.
Дня
через два Елена показала ему карикатуру, грубо сделанную пером: в квадрате из сабель и штыков — бомба с лицом Пуанкаре, по углам квадрата, вверху — рубль с полустертым лицом Николая Романова, кабанья
голова короля Англии, внизу — короли Бельгии и Румынии и подпись «Точка в квадрате», сиречь по-французски — Пуанкаре.
Самгин отметил, что только он сидит за столом одиноко, все остальные по двое, по трое, и все говорят негромко, вполголоса, наклоняясь друг к другу
через столы. У двери в биллиардную, где уже щелкали шары, за круглым столом завтракают пятеро военных, они, не стесняясь, смеются, смех вызывает дородный, чернобородый интендант в шелковой шапочке на
голове, он рассказывает что-то, густой его бас звучит однотонно, выделяется только часто повторяемое...