— Как скажете: покупать землю, выходить на отруба, али — ждать? Ежели — ждать, мироеды все расхватают. Тут — человек ходит, уговаривает: стряхивайте господ с земли, громите их! Я, говорит, анархист. Громить — просто. В Майдане у Черкасовых — усадьбу сожгли, скот перерезали, вообще — чисто! Пришла пехота,
человек сорок резервного батальона, троих мужиков застрелили, четырнадцать выпороли, баб тоже. Толку в этом — нет.
Неточные совпадения
Клим достал из кармана очки, надел их и увидал, что дьякону лет за
сорок, а лицо у него такое, с какими изображают на иконах святых пустынников. Еще более часто такие лица встречаются у торговцев старыми вещами, ябедников и скряг, а в конце концов память создает из множества подобных лиц назойливый образ какого-то как бы бессмертного русского
человека.
— Он много верного знает, Томилин. Например — о гуманизме. У
людей нет никакого основания быть добрыми, никакого, кроме страха. А жена его — бессмысленно добра… как пьяная. Хоть он уже научил ее не верить в бога. В сорок-то шесть лет.
С той поры он почти
сорок лет жил, занимаясь историей города, написал книгу, которую никто не хотел издать, долго работал в «Губернских ведомостях», печатая там отрывки своей истории, но был изгнан из редакции за статью, излагавшую ссору одного из губернаторов с архиереем; светская власть обнаружила в статье что-то нелестное для себя и зачислила автора в ряды
людей неблагонадежных.
А
человек не старый, лет
сорока, с виду — здоровый, облика неприятного, даже — звериного.
— Впрочем — ничего я не думал, а просто обрадовался
человеку. Лес, знаешь. Стоят обугленные сосны, буйно цветет иван-чай. Птички ликуют, черт их побери. Самцы самочек опевают. Мы с ним, Туробоевым, тоже самцы, а петь нам — некому. Жил я у помещика-земца, антисемит, но, впрочем, — либерал и надоел он мне пуще овода. Жене его под
сорок, Мопассанов читает и мучается какими-то спазмами в животе.
— Слушало его
человек… тридцать, может быть —
сорок; он стоял у царь-колокола. Говорил без воодушевления, не храбро. Один рабочий отметил это, сказав соседу: «Опасается парень пошире-то рот раскрыть». Они удивительно чутко подмечали все.
Рядом с Климом, на куче досок, остробородый
человек средних лет, в изорванной поддевке и толстая женщина лет
сорока; когда Диомидов сказал о зачатии Самсона, она пробормотала...
Две комнаты своей квартиры доктор сдавал: одну — сотруднику «Нашего края» Корневу, сухощавому
человеку с рыжеватой бородкой, детскими глазами и походкой болотной птицы, другую — Флерову,
человеку лет
сорока, в пенсне на остром носу, с лицом, наскоро слепленным из мелких черточек и тоже сомнительно украшенным редкой, темной бородкой.
«У меня температура, — вероятно, около
сорока», — соображал Самгин, глядя на фыркающий самовар; горячая медь отражала вместе с его лицом какие-то полосы, пятна, они снова превратились в
людей, каждый из которых размножился на десятки и сотни подобных себе, образовалась густейшая масса одинаковых фигур, подскакивали головы, как зерна кофе на горячей сковороде, вспыхивали тысячами искр разноцветные глаза, создавался тихо ноющий шумок…
— Большевики — это
люди, которые желают бежать на сто верст впереди истории, — так разумные
люди не побегут за ними. Что такое разумные? Это
люди, которые не хотят революции, они живут для себя, а никто не хочет революции для себя. Ну, а когда уже все-таки нужно сделать немножко революции, он даст немножко денег и говорит: «Пожалуйста, сделайте мне революцию… на
сорок пять рублей!»
Где-то очень далеко, волком, заливисто выл пес, с голода или со страха. Такая ночь едва ли возможна в культурных государствах Европы, — ночь, когда
человек, находясь в
сорока верстах от города, чувствует себя в центре пустыни.
Около нее появился мистер Лионель Крэйтон,
человек неопределенного возраста, но как будто не старше
сорока лет, крепкий, стройный, краснощекий; густые, волнистые волосы на высоколобом черепе серого цвета — точно обесцвечены перекисью водорода, глаза тоже серые и смотрят на все так напряженно, как это свойственно
людям слабого зрения, когда они не решаются надеть очки.
«Родится
человек, долго чему-то учится, испытывает множество различных неприятностей, решает социальные вопросы, потому что действительность враждебна ему, тратит силы на поиски душевной близости с женщиной, — наиболее бесплодная трата сил. В
сорок лет
человек становится одиноким…»
Человек я холостой, деньги меня любят, третьего дня в
сорок две минуты семнадцать тысяч выиграл».
— Вот —
сорок две тысячи в банке имею. Семнадцать выиграл в карты, девять — спекульнул кожей на ремни в армию, четырнадцать накопил по мелочам. Шемякин обещал двадцать пять. Мало, но все-таки… Семидубов дает. Газета — будет. Душу продам дьяволу, а газета будет. Ерухимович — фельетонист. Он всех Дорошевичей в гроб уложит.
Человек густого яда. Газета — будет, Самгин. А вот Тоська… эх, черт… Пойдем, поужинаем где-нибудь, а?
Знакомый помощник частного пристава жаловался мне: «Война только что началась, а уж говорят о воровстве: сейчас задержали
человека, который уверял публику, что ломают дом с разрешения начальства за то, что хозяин дома, интендант,
сорок тысяч солдатских сапог украл и немцам продал».
— Но бывает, что
человек обманывается, ошибочно считая себя лучше, ценнее других, — продолжал Самгин, уверенный, что этим
людям не много надобно для того, чтоб они приняли истину, доступную их разуму. — Немцы, к несчастию, принадлежат к
людям, которые убеждены, что именно они лучшие
люди мира, а мы, славяне, народ ничтожный и должны подчиняться им. Этот самообман
сорок лет воспитывали в немцах их писатели, их царь, газеты…
Неточные совпадения
Сработано было чрезвычайно много на
сорок два
человека. Весь большой луг, который кашивали два дня при барщине в тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы с короткими рядами. Но Левину хотелось как можно больше скосить в этот день, и досадно было на солнце, которое так скоро спускалось. Он не чувствовал никакой усталости; ему только хотелось еще и еще поскорее и как можно больше сработать.
По мере того как он подъезжал, ему открывались шедшие друг за другом растянутою вереницей и различно махавшие косами мужики, кто в кафтанах, кто в одних рубахах. Он насчитал их
сорок два
человека.
Но его порода долговечна, у него не было ни одного седого волоса, ему никто не давал
сорока лет, и он помнил, что Варенька говорила, что только в России
люди в пятьдесят лет считают себя стариками, а что во Франции пятидесятилетний
человек считает себя dans la force de l’âge, [в расцвете лет,] a сорокалетний — un jeune homme. [молодым
человеком.]
Веришь ли, что офицеры, сколько их ни было,
сорок человек одних офицеров было в городе; как начали мы, братец, пить…
Иван Антонович как будто бы и не слыхал и углубился совершенно в бумаги, не отвечая ничего. Видно было вдруг, что это был уже
человек благоразумных лет, не то что молодой болтун и вертопляс. Иван Антонович, казалось, имел уже далеко за
сорок лет; волос на нем был черный, густой; вся середина лица выступала у него вперед и пошла в нос, — словом, это было то лицо, которое называют в общежитье кувшинным рылом.