Неточные совпадения
— Вытащили их? — спросил Клим, помолчав, посмотрев на седого
человека в очках, стоявшего среди комнаты. Мать положила на лоб его приятно холодную ладонь и не
ответила.
Прежде чем
ответить на вопрос,
человек этот осматривал всех в комнате светлыми глазами, осторожно крякал, затем, наклонясь вперед, вытягивал шею, показывая за левым ухом своим лысую, костяную шишку размером в небольшую картофелину.
— Интеллигенция — это лучшие
люди страны, —
люди, которым приходится
отвечать за все плохое в ней…
Клим крепко сжал зубы, придумывая, что
ответить человеку, под пристальным взглядом которого он чувствовал себя стесненно. Дмитрий неуместно и слишком громко заговорил о консерватизме провинции, Туробоев посмотрел на него, прищурив глаза, и произнес небрежно...
Глаза ее щурились и мигали от колючего блеска снежных искр. Тихо, суховато покашливая, она говорила с жадностью долго молчавшей, как будто ее только что выпустили из одиночного заключения в тюрьме. Клим
отвечал ей тоном
человека, который уверен, что не услышит ничего оригинального, но слушал очень внимательно. Переходя с одной темы на другую, она спросила...
— На мои детские вопросы: из чего сделано небо, зачем живут
люди, зачем умирают, отец
отвечал: «Это еще никому не известно.
— Не из тех
людей, которые возбуждают мое уважение, но — любопытен, —
ответил Туробоев, подумав и тихонько. — Он очень зло сказал о Кропоткине, Бакунине, Толстом и о праве купеческого сына добродушно поболтать. Это — самое умное, что он сказал.
— Возьмем на прицел глаза и ума такое происшествие: приходят к молодому царю некоторые простодушные
люди и предлагают: ты бы, твое величество, выбрал из народа
людей поумнее для свободного разговора, как лучше устроить жизнь. А он им
отвечает: это затея бессмысленная. А водочная торговля вся в его руках. И — всякие налоги. Вот о чем надобно думать…
Потом пошли один за другим, но все больше, гуще, нищеподобные
люди, в лохмотьях, с растрепанными волосами, с опухшими лицами; шли они тихо, на вопросы встречных
отвечали кратко и неохотно; многие хромали.
— Передавили друг друга. Страшная штука. Вы — видели? Черт… Расползаются с поля
люди и оставляют за собой трупы. Заметили вы: пожарные едут с колоколами, едут и — звонят! Я говорю: «Подвязать надо, нехорошо!»
Отвечает: «Нельзя». Идиоты с колокольчиками… Вообще, я скажу…
Человек с серьгой в ухе не
ответил. Вместо него словоохотливо заговорил его сосед, стройный красавец в желтой шелковой рубахе...
Клим, не
ответив, улыбнулся; его вдруг рассмешила нелепо изогнутая фигура тощего
человека в желтой чесунче, с желтой шляпой в руке, с растрепанными волосами пенькового цвета; красные пятна на скулах его напоминали о щеках клоуна.
Клим хотел бы
отвечать на вопросы так же громко и независимо, хотя не так грубо, как
отвечает Иноков, но слышал, что говорит он, как
человек, склонный признать себя виноватым в чем-то.
Мутный свет обнаруживал грязноватые облака; завыл гудок паровой мельницы, ему
ответил свист лесопилки за рекою, потом засвистело на заводе патоки и крахмала, на спичечной фабрике, а по улице уже звучали шаги
людей. Все было так привычно, знакомо и успокаивало, а обыск — точно сновидение или нелепый анекдот, вроде рассказанного Иноковым. На крыльцо флигеля вышла горничная в белом, похожая на мешок муки, и сказала, глядя в небо...
— Совершенно правильно, —
отвечал он и, желая смутить, запугать ее, говорил тоном философа, привыкшего мыслить безжалостно. — Гуманизм и борьба — понятия взаимно исключающие друг друга. Вполне правильное представление о классовой борьбе имели только Разин и Пугачев, творцы «безжалостного и беспощадного русского бунта». Из наших интеллигентов только один Нечаев понимал, чего требует революция от
человека.
—
Человек я, —
ответил он угрюмо и отвернулся.
Они, видимо, хорошо знали технику процесса, знали, каков будет приговор, держались спокойно, как
люди, принужденные выполнять неизбежную, скучную формальность, без которой можно бы обойтись; они
отвечали на вопросы так же механически кратко и вежливо, как механически скучно допрашивали их председательствующий и обвинитель.
— Домой, это…? Нет, — решительно
ответил Дмитрий, опустив глаза и вытирая ладонью мокрые усы, — усы у него загибались в рот, и это очень усиливало добродушное выражение его лица. — Я, знаешь, недолюбливаю Варавку. Тут еще этот его «Наш край», — прескверная газетка! И — черт его знает! — он как-то садится на все, на дома, леса, на
людей…
Клим не
ответил; тонко развитое в нем чувство недоверия к
людям подсказывало ему, что жандарм вовсе не так страшен, каким он рисует себя.
— Не знаю, —
ответил Самгин, следя, как мимо двери стремительно мелькают цветисто одетые
люди, а двойники их, скользнув по зеркалу, поглощаются серебряной пустотой. Подскакивая на коротеньких ножках, пронеслась Любаша в паре с Гансом Саксом, за нею китаец промчал Татьяну.
— И без рупора слышно, —
ответил человек, держа в руке ломоть хлеба и наблюдая, как течение подбивает баркас ближе к нему. Трифонов грозно взмахнул рупором...
— Знаю, — угрюмо
отвечал Поярков, — но необходимы
люди, способные вести рабочие кружки.
Самгин, не
ответив, смотрел, как двое мужиков ведут под руки какого-то бородатого, в длинной, ниже колен, холщовой рубахе; бородатый, упираясь руками в землю, вырывался и что-то говорил, как видно было по движению его бороды, но голос его заглушался торжествующим визгом
человека в красной рубахе, подскакивая, он тыкал кулаком в шею бородатого и орал...
— Нет, иногда захожу, — неохотно
ответил Стратонов. — Но, знаете, скучновато. И — между нами — «блажен муж, иже не иде на совет нечестивых», это так! Но дальше я не согласен. Или вы стоите на пути грешных, в целях преградить им путь, или — вы идете в ногу с ними. Вот-с. Прейс — умница, — продолжал он, наморщив нос, — умница и очень знающий
человек, но стадо, пасомое им, — это все разговорщики, пустой народ.
— Революция — не завтра, —
ответил Кутузов, глядя на самовар с явным вожделением, вытирая бороду салфеткой. — До нее некоторые, наверное, превратятся в
людей, способных на что-нибудь дельное, а большинство — думать надо — будет пассивно или активно сопротивляться революции и на этом — погибнет.
— Скучно быть умниками, — не сразу
ответила Варвара и прибавила, вздохнув: —
Людям хочется безумств…
Самгин уже видел, что пред ним знакомый и неприятный тип чудака-человека. Не верилось, что он слепнет, хотя левый глаз был мутный и странно дрожал, но можно было думать, что это делается нарочно, для вящей оригинальности.
Отвечая на его вопросы осторожно и сухо, Самгин уступил желанию сказать что-нибудь неприятное и сказал...
«Жестоко вышколили ее», — думал Самгин, слушая анекдоты и понимая пристрастие к ним как выражение революционной вражды к старому миру. Вражду эту он считал наивной, но не оспаривал ее, чувствуя, что она довольно согласно
отвечает его отношению к
людям, особенно к тем, которые метят на роли вождей, «учителей жизни», «объясняющих господ».
Самгин шумно захлопнул форточку, раздраженный воспоминанием о Властове еще более, чем беседой с Лютовым. Да, эти Властовы плодятся, множатся и смотрят на него как на лишнего в мире. Он чувствовал, как быстро они сдвигают его куда-то в сторону, с позиции
человека солидного, широко осведомленного, с позиции, которая все-таки несколько тешила его самолюбие. Дерзость Властова особенно возмутительна. На любимую Варварой фразу: «декаденты — тоже революционеры» он
ответил...
Раздражаемый ею, он, должно быть,
отвечал невпопад, он видел это по улыбкам молодежи и по тому, что кто-то из солидных
людей стал бестактно подсказывать ему ответы, точно добросердечный учитель ученику на экзамене.
Дослушав речь протопопа, Вера Петровна поднялась и пошла к двери, большие
люди сопровождали ее,
люди поменьше, вставая, кланялись ей, точно игуменье; не
отвечая на поклоны, она шагала величественно, за нею, по паркету, влачились траурные плерезы, точно сгущенная тень ее.
— Вы видели, — вокруг его все
люди зрелого возраста и, кажется, больше высокой квалификации, — не
ответив на вопрос, говорил Туробоев охотно и раздумчиво, как сам с собою.
— А вот увидим, —
ответил Туробоев, довольно бесцеремонно расталкивая
людей и не извиняясь пред ними. Самгин пошел за ним.
Он думал, что говорит Туробоеву, но ему
ответил жидкобородый
человек с желтым, костлявым лицом...
— Не моя, —
ответил человек, отдуваясь, и заговорил громко, словами, которые как бы усмехались: — Сотенку ухлопали, если не больше. Что же это значит, господа, а? Что же эта… война с народонаселением означает?
— Нет, —
ответил Самгин и пошел быстрее, но через несколько шагов девушка обогнала его, ее, как ребенка, нес на руках большой, рыжебородый
человек. Трое, спешным шагом, пронесли убитого или раненого, тот из них, который поддерживал голову его, — курил. Сзади Самгина кто-то тяжело, точно лошадь, вздохнул.
— Да, —
ответил Клим, вдруг ощутив голод и слабость. В темноватой столовой, с одним окном, смотревшим в кирпичную стену, на большом столе буйно кипел самовар, стояли тарелки с хлебом, колбасой, сыром, у стены мрачно возвышался тяжелый буфет, напоминавший чем-то гранитный памятник над могилою богатого купца. Самгин ел и думал, что, хотя квартира эта в пятом этаже, а вызывает впечатление подвала. Угрюмые
люди в ней, конечно, из числа тех, с которыми история не считается, отбросила их в сторону.
— Ну и черт с ним, — тихо
ответил Иноков. — Забавно это, — вздохнул он, помолчав. — Я думаю, что мне тогда надобно было врага —
человека, на которого я мог бы израсходовать свою злость. Вот я и выбрал этого… скота. На эту тему рассказ можно написать, — враг для развлечения от… скуки, что ли? Вообще я много выдумывал разных… штучек. Стихи писал. Уверял себя, что влюблен…
— Хочу, чтоб ты меня устроил в Москве. Я тебе писал об этом не раз, ты — не
ответил. Почему? Ну — ладно! Вот что, — плюнув под ноги себе, продолжал он. — Я не могу жить тут. Не могу, потому что чувствую за собой право жить подло. Понимаешь? А жить подло — не сезон.
Человек, — он ударил себя кулаком в грудь, —
человек дожил до того, что начинает чувствовать себя вправе быть подлецом. А я — не хочу! Может быть, я уже подлец, но — больше не хочу… Ясно?
— Должны же
люди устать, — с досадой и уже несколько задорно сказал Самгин Макарову, но этот выцветший, туманный
человек снова не
ответил, напевая тихонько мотив угасшей песни, а Лютов зашипел...
— Нет, я — с Благуши назначен сюда, —
ответил человек, все поглаживая винтовку, и вздохнул: — Патронов маловато у нас.
Стоя среди комнаты, он курил, смотрел под ноги себе, в розоватое пятно света, и вдруг вспомнил восточную притчу о
человеке, который, сидя под солнцем на скрещении двух дорог, горько плакал, а когда прохожий спросил: о чем он льет слезы? —
ответил: «От меня скрылась моя тень, а только она знала, куда мне идти».
— А ты что, нарядился мужиком, болван? — закричал он на
человека в поддевке. — Я мужиков — порю! Понимаешь? Песенки слушаете, картеж, биллиарды, а у меня
люди обморожены, черт вас возьми! И мне —
отвечать за них.
— Ради ее именно я решила жить здесь, — этим все сказано! — торжественно
ответила Лидия. — Она и нашла мне этот дом, — уютный, не правда ли? И всю обстановку, все такое солидное, спокойное. Я не выношу новых вещей, — они, по ночам, трещат. Я люблю тишину. Помнишь Диомидова? «
Человек приближается к себе самому только в совершенной тишине». Ты ничего не знаешь о Диомидове?
Он спросил ее пренебрежительно и насмешливо, желая рассердить этим, а она
ответила в тоне
человека, который не хочет спорить и убеждать, потому что ленится. Самгин почувствовал, что она вложила в свои слова больше пренебрежения, чем он в свой вопрос, и оно у нее — естественнее. Скушав бисквит, она облизнула губы, и снова заклубился дым ее речи...
По нахмуренным лицам
людей — Самгин уверенно ждал скандала. Маленький заика ядовито усмехался, щурил глазки и, явно готовясь вступить в словесный бой, шевелил губами. Книжник, затенив лицо свое зеленоватым дымом,
ответил рябому...
Марина не возвращалась недели три, — в магазине торговал чернобородый Захарий,
человек молчаливый, с неподвижным, матово-бледным лицом, темные глаза его смотрели грустно, на вопросы он
отвечал кратко и тихо; густые, тяжелые волосы простеганы нитями преждевременной седины. Самгин нашел, что этот Захарий очень похож на переодетого монаха и слишком вял, бескровен для того, чтоб служить любовником Марины.
— Чтобы Столыпина отправили к чертовой матери, — проворчал соседу толстый
человек впереди Самгина, — сосед дремотно
ответил...
Солдат говорил сам с собою, а Клим думал о странной позиции
человека, который почему-то должен
отвечать на все вопросы.
И, улыбаясь навстречу Турчанинову, она осыпала его любезностями. Он
ответил, что спал прекрасно и что все вообще восхитительно, но притворялся он плохо, было видно, что говорит неправду. Самгин молча пил чай и, наблюдая за Мариной, отмечал ее ловкую гибкость в отношении к
людям, хотя был недоволен ею. Интересовало его мрачное настроение Безбедова.