Неточные совпадения
Между дедом и отцом тотчас разгорался спор. Отец доказывал, что все
хорошее на земле — выдумано, что выдумывать начали еще обезьяны, от которых родился
человек, — дед сердито шаркал палкой, вычерчивая на полу нули, и кричал скрипучим голосом...
Клим поспешно ушел, опасаясь, что писатель спросит его о напечатанном в журнале рассказе своем; рассказ был не
лучше других сочинений Катина, в нем изображались детски простодушные мужики, они, как всегда, ожидали пришествия божьей правды, это обещал им сельский учитель, честно мыслящий
человек, которого враждебно преследовали двое: безжалостный мироед и хитрый поп.
— Да, да, эти
люди, которым история приказала подать в отставку, возвращаются понемногу «из дальних странствий». У меня в конторе служат трое таких. Должен признать, что они
хорошие работники…
— Ну и — что
хорошего? Издеваетесь над собою, молодые
люди, а потом скучать будете.
— Это —
хорошие русские
люди, те, которые веруют, что логикой слов можно влиять на логику истории.
Я тебе, Клим, дружески советую: остерегайся верить
хорошему русскому
человеку.
Хорошие наши
люди в этом деле — ни при чем.
— Едва ли
люди, подобные ему, будут
лучше оттого, что везде вспыхнет бескровный огонь электричества.
Затем он вспомнил, что в кармане его лежит письмо матери, полученное днем; немногословное письмо это, написанное с алгебраической точностью, сообщает, что культурные
люди обязаны работать, что она хочет открыть в городе музыкальную школу, а Варавка намерен издавать газету и пройти в городские головы. Лидия будет дочерью городского головы. Возможно, что, со временем, он расскажет ей роман с Нехаевой; об этом
лучше всего рассказать в комическом тоне.
«Как простодушен он», — подумал Клим. —
Хорошее лицо у тебя, — сказал он, сравнив Макарова с Туробоевым, который смотрел на
людей взглядом поручика, презирающего всех штатских. — И парень ты
хороший, но, кажется, сопьешься.
—
Люди там не
лучше, не умнее, чем везде, — продолжал он. — Редко встретишь
человека, для которого основным вопросом бытия являются любовь, смерть…
Лютов, крепко потирая руки, усмехался, а Клим подумал, что чаще всего, да почти и всегда, ему приходится слышать
хорошие мысли из уст неприятных
людей. Ему понравились крики Лютова о необходимости свободы, ему казалось верным указание Туробоева на русское неуменье владеть мыслью. Задумавшись, он не дослышал чего-то в речи Туробоева и был вспугнут криком Лютова...
— Ваша мать приятный
человек. Она знает музыку. Далеко ли тут кладбище? Я люблю все элегическое. У нас
лучше всего кладбища. Все, что около смерти, у нас — отлично.
— Возьмем на прицел глаза и ума такое происшествие: приходят к молодому царю некоторые простодушные
люди и предлагают: ты бы, твое величество, выбрал из народа
людей поумнее для свободного разговора, как
лучше устроить жизнь. А он им отвечает: это затея бессмысленная. А водочная торговля вся в его руках. И — всякие налоги. Вот о чем надобно думать…
Возможно, что именно и только «кутузовщина» позволит понять и — даже
лучше того — совершенно устранить из жизни различных кошмарных
людей, каковы дьякон, Лютов, Диомидов и подобные.
— А тебе, Лида, бросить бы школу. Ведь все равно ты не учишься.
Лучше иди на курсы. Нам необходимы не актеры, а образованные
люди. Ты видишь, в какой дикой стране мы живем.
Редко слышал он возгласы восторга, а если они раздавались, то чаще всего из уст женщин пред витринами текстильщиков и посудников, парфюмеров, ювелиров и меховщиков. Впрочем, можно было думать, что большинство
людей немело от обилия впечатлений. Но иногда Климу казалось, что только похвалы женщин звучат искренней радостью, а в суждениях мужчин неудачно скрыта зависть. Он даже подумал, что, быть может, Макаров прав: женщина
лучше мужчины понимает, что все в мире — для нее.
Затем Самгин почувствовал, что никогда еще не был он таким
хорошим, умным и почти до слез несчастным, как в этот странный час, в рядах
людей, до немоты очарованных старой, милой ведьмой, явившейся из древних сказок в действительность, хвастливо построенную наскоро и напоказ.
— Сообразите же, насколько трудно при таких условиях создавать общественное мнение и руководить им. А тут еще являются
люди, которые уверенно говорят: «Чем хуже — тем
лучше». И, наконец, — марксисты, эти квазиреволюционеры без любви к народу.
Говорил он грубо, сердито, но лицо у него было не злое, а только удивленное; спросив, он полуоткрыл рот и поднял брови, как
человек недоумевающий. Но темненькие усы его заметно дрожали, и Самгин тотчас сообразил, что это не обещает ему ничего
хорошего. Нужно было что-то выдумать.
— В деревне я чувствовала, что, хотя делаю работу объективно необходимую, но не нужную моему хозяину и он терпит меня, только как ворону на огороде. Мой хозяин безграмотный, но по-своему умный мужик, очень
хороший актер и
человек, который чувствует себя первейшим, самым необходимым работником на земле. В то же время он догадывается, что поставлен в ложную, унизительную позицию слуги всех господ. Науке, которую я вколачиваю в головы его детей, он не верит: он вообще неверующий…
«Должно быть, есть какие-то особенные
люди, ни
хорошие, ни дурные, но когда соприкасаешься с ними, то они возбуждают только дурные мысли. У меня с тобою были какие-то ни на что не похожие минуты. Я говорю не о «сладких судорогах любви», вероятно, это может быть испытано и со всяким другим, а у тебя — с другой».
И я тоже против; потому что вижу: те
люди, которые и
лучше живут, — хуже тех, которые живут плохо.
— Вот такой — этот настоящий русский, больше, чем вы обе, — я так думаю. Вы помните «Золотое сердце» Златовратского! Вот! Он удивительно говорил о начальнике в тюрьме, да! О, этот может много делать! Ему будут слушать, верить, будут любить
люди. Он может… как говорят? — может утешивать. Так? Он —
хороший поп!
Он был похож на приказчика из
хорошего магазина галантереи, на
человека, который с утра до вечера любезно улыбается барышням и дамам; имел самодовольно глупое лицо здорового парня; такие лица, без особых примет, настолько обычны, что не остаются в памяти. В голубоватых глазах — избыток ласковости, и это увеличивало его сходство с приказчиком.
Он чувствовал себя окрепшим. Все испытанное им за последний месяц утвердило его отношение к жизни, к
людям. О себе сгоряча подумал, что он действительно независимый
человек и, в сущности, ничто не мешает ему выбрать любой из двух путей, открытых пред ним. Само собою разумеется, что он не пойдет на службу жандармов, но, если б издавался
хороший, независимый от кружков и партий орган, он, может быть, стал бы писать в нем. Можно бы неплохо написать о духовном родстве Константина Леонтьева с Михаилом Бакуниным.
Она ничуть не считается с тем, что у меня в школе учатся девицы
хороших семейств, — заговорила мать тоном
человека, у которого начинают болеть зубы.
Но все-таки я ее люблю, она
человек хорошей крови!
Пианиста одели в сюртучок, аккуратно уложили в
хороший гроб, с фестончиками по краям, обильно украсили цветами, и зеленоватое лицо законно умершего
человека как будто утратило смутившее Самгина жуткое выражение непонятливости.
Толчки ветра и
людей раздражали его. Варвара мешала, нагибаясь, поправляя юбку, она сбивалась с ноги, потом, подпрыгивая, чтоб идти в ногу с ним, снова путалась в юбке. Клим находил, что Спивак идет деревянно, как солдат, и слишком высоко держит голову, точно она гордится тем, что у нее умер муж. И шагала она, как по канату, заботливо или опасливо соблюдая прямую линию. Айно шла за гробом тоже не склоняя голову, но она шла
лучше.
— Повар он знаменитый и
человек хороший, я его почти тридцать лет знаю.
Самгин еще раз подумал, что, конечно,
лучше бы жить без чудаков, без шероховатых и пестрых
людей, после встречи с которыми в памяти остаются какие-то цветные пятна, нелепые улыбочки, анекдотические словечки.
Самгин был голоден и находил, что
лучше есть, чем говорить с полупьяным
человеком. Стратонов налил из черной бутылки в серебряную стопку какой-то сильно пахучей жидкости.
Самгин и раньше подозревал, что этот искаженный
человек понимает его
лучше всех других, что он намеренно дразнит и раздражает его, играя какую-то злую и темную игру.
Обе фигурки на фоне огромного дворца и над этой тысячеглавой, ревущей толпой были игрушечно маленькими, и Самгину казалось, что чем
лучше видят
люди игрушечность своих владык, тем сильнее становится восторг
людей.
— Ты что же: веришь, что революция сделает
людей лучше? — спросила она, прислушиваясь к возне мужа в спальне.
— Он очень милый старик, даже либерал, но — глуп, — говорила она, подтягивая гримасами веки, обнажавшие пустоту глаз. — Он говорит: мы не торопимся, потому что хотим сделать все как можно
лучше; мы терпеливо ждем, когда подрастут
люди, которым можно дать голос в делах управления государством. Но ведь я у него не конституции прошу, а покровительства Императорского музыкального общества для моей школы.
О Никоновой он уже думал холодно и хотя с горечью, но уже почти как о прислуге, которая, обладая
хорошими качествами, должна бы служить ему долго и честно, а, не оправдав уверенности в ней, запуталась в темном деле да еще и его оскорбила подозрением, что он — тоже темный
человек.
— Героем времени постепенно становится толпа, масса, — говорил он среди либеральной буржуазии и, вращаясь в ней, являлся
хорошим осведомителем для Спивак. Ее он пытался пугать все более заметным уклоном «здравомыслящих»
людей направо, рассказами об организации «Союза русского народа», в котором председательствовал историк Козлов, а товарищем его был регент Корвин, рассказывал о работе эсеров среди ремесленников, приказчиков, служащих. Но все это она знала не хуже его и, не пугаясь, говорила...
«Очень путает разум это смешение
хорошего и дурного в одном
человеке…»
«Если меня арестуют, они, разумеется, не станут молчать», — соображал Самгин и решил, что
лучше не попадаться на глаза этим
людям.
— Устала я и говорю, может быть, грубо, нескладно, но я говорю с
хорошим чувством к тебе. Тебя — не первого такого вижу я, много таких
людей встречала. Супруг мой очень преклонялся пред людями, которые стремятся преобразить жизнь, я тоже неравнодушна к ним. Я — баба, — помнишь, я сказала: богородица всех религий? Мне верующие приятны, даже если у них религия без бога.
Но он должен был признать, что глаза у Самойлова —
хорошие, с тем сосредоточенным выражением, которое свойственно только
человеку, совершенно поглощенному одной идеей.
Вспомнилась печальная шутка Питера Альтенберга: «Так же, как
хорошая книга, прочитанная до последней строки, —
человек иногда разрешает понять его только после смерти».
— Ба, — сказал Дронов. — Ничего чрезвычайного — нет.
Человек умер. Сегодня в этом городе, наверное, сотни
людей умрут, в России — сотни тысяч, в мире — миллионы. И — никому, никого не жалко… Ты
лучше спроси-ка у смотрителя водки, — предложил он.
— Ну — ладно, пошли! — сказал он, толкнув Самгина локтем. Он был одет
лучше Самгина — и при выходе с кладбища нищие,
человек десять стариков, старух, окружили его.
Ужинали миролюбиво, восхищаясь вкусом сига и огромной индейки, сравнивали гастрономические богатства Милютиных лавок с богатствами Охотного ряда, и все, кроме Ореховой, согласились, что в Москве едят
лучше, разнообразней. Краснов, сидя против Ногайцева, начал было говорить о том, что непрерывный рост разума
людей расширяет их вкус к земным благам и тем самым увеличивает количество страданий, отнюдь не способствуя углублению смысла бытия.
Ловя отдельные фразы и куски возбужденных речей, Самгин был уверен, что это
лучше, вернее, чем книги и газеты, помогает ему знать, «чем
люди живы».
— Приглашали. Мой муж декорации писал, у нас актеры стаями бывали, ну и я — постоянно в театре, за кулисами. Не нравятся мне актеры, все — герои. И в трезвом виде, и пьяные. По-моему, даже дети видят себя вернее, чем
люди этого ремесла, а уж
лучше детей никто не умеет мечтать о себе.
— Но бывает, что
человек обманывается, ошибочно считая себя
лучше, ценнее других, — продолжал Самгин, уверенный, что этим
людям не много надобно для того, чтоб они приняли истину, доступную их разуму. — Немцы, к несчастию, принадлежат к
людям, которые убеждены, что именно они лучшие
люди мира, а мы, славяне, народ ничтожный и должны подчиняться им. Этот самообман сорок лет воспитывали в немцах их писатели, их царь, газеты…