Неточные совпадения
Клим заглянул
в дверь: пред квадратной
пастью печки, полной алых углей,
в низеньком, любимом кресле матери, развалился Варавка, обняв мать за талию, а она сидела на коленях у него, покачиваясь взад и вперед, точно маленькая.
В бородатом лице Варавки, освещенном отблеском углей, было что-то страшное, маленькие глазки его тоже сверкали, точно угли, а с головы матери на спину ее красиво стекали золотыми ручьями лунные волосы.
Нехаева жила
в меблированных комнатах, последняя
дверь в конце длинного коридора, его слабо освещало окно, полузакрытое каким-то шкафом, окно упиралось
в бурую, гладкую стену, между стеклами окна и стеною тяжело
падал снег, серый, как пепел.
Было около полуночи, когда Клим пришел домой. У
двери в комнату брата стояли его ботинки, а сам Дмитрий, должно быть, уже
спал; он не откликнулся на стук
в дверь, хотя
в комнате его горел огонь, скважина замка пропускала
в сумрак коридора желтенькую ленту света. Климу хотелось есть. Он осторожно заглянул
в столовую, там шагали Марина и Кутузов, плечо
в плечо друг с другом; Марина ходила, скрестив руки на груди, опустя голову, Кутузов, размахивая папиросой у своего лица, говорил вполголоса...
Спать он лег, чувствуя себя раздавленным, измятым, и проснулся, разбуженный стуком
в дверь, горничная будила его к поезду. Он быстро вскочил с постели и несколько секунд стоял, закрыв глаза, ослепленный удивительно ярким блеском утреннего солнца. Влажные листья деревьев за открытым окном тоже ослепительно сияли, отражая
в хрустальных каплях дождя разноцветные, короткие и острые лучики. Оздоровляющий запах сырой земли и цветов наполнял комнату; свежесть утра щекотала кожу. Клим Самгин, вздрагивая, подумал...
Клим Самгин, прождав нежеланную гостью до полуночи, с треском закрыл
дверь и лег
спать, озлобленно думая, что Лютов, может быть, не пошел к невесте, а приятно проводит время
в лесу с этой не умеющей улыбаться женщиной.
— С неделю тому назад сижу я
в городском саду с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится
в небе, облака бегут, листья
падают с деревьев
в тень и свет на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния
двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
Приземистые, однообразно желтые ряды ее каменных лавок, открыв широкие
пасти дверей, показывали
в пещерном сумраке груды разнообразно обработанных металлов, груды полотен, ситца, шерстяных материй.
Бесконечную речь его пресек Диомидов, внезапно и бесшумно появившийся
в дверях, он мял
в руках шапку, оглядываясь так, точно
попал в незнакомое место и не узнает людей. Маракуев очень, но явно фальшиво обрадовался, зашумел, а Дьякон, посмотрев на Диомидова через плечо, произнес, как бы ставя точку...
Вообще все шло необычно просто и легко, и почти не чувствовалось, забывалось как-то, что отец умирает. Умер Иван Самгин через день, около шести часов утра, когда все
в доме
спали, не
спала, должно быть, только Айно; это она, постучав
в дверь комнаты Клима, сказала очень громко и странно низким голосом...
Офицер встал, кашлянул и пошел
в комнату, где
спал Самгин, адъютант и чиновник последовали за ним, чиновник шел сзади, выдергивая из усов ехидные улыбочки и гримасы. Они плотно прикрыли за собою
дверь, а Самгин подумал...
Самгин взял лампу и, нахмурясь, отворил
дверь, свет лампы
упал на зеркало, и
в нем он увидел почти незнакомое, уродливо длинное, серое лицо, с двумя темными пятнами на месте глаз, открытый, беззвучно кричавший рот был третьим пятном. Сидела Варвара, подняв руки, держась за спинку стула, вскинув голову, и было видно, что подбородок ее трясется.
Варвара утомленно закрыла глаза, а когда она закрывала их, ее бескровное лицо становилось жутким. Самгин тихонько дотронулся до руки Татьяны и, мигнув ей на
дверь, встал.
В столовой девушка начала расспрашивать, как это и откуда
упала Варвара, был ли доктор и что сказал. Вопросы ее следовали один за другим, и прежде, чем Самгин мог ответить, Варвара окрикнула его. Он вошел, затворив за собою
дверь, тогда она, взяв руку его, улыбаясь обескровленными губами, спросила тихонько...
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к
двери, поспешно думая, что это убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он пошел
в спальню, зажег огонь, постоял у постели жены, — она
спала крепко, лицо ее было сердито нахмурено. Присев на кровать свою, Самгин вспомнил, что, когда он сообщил ей о смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
Через полчаса он сидел во тьме своей комнаты, глядя
в зеркало,
в полосу света, свет
падал на стекло, проходя
в щель неприкрытой
двери, и показывал половину человека
в ночном белье, он тоже сидел на диване, согнувшись, держал за шнурок ботинок и раскачивал его, точно решал — куда швырнуть?
«Тоже — «объясняющий господин», — подумал Клим, быстро подходя к
двери своего дома и оглядываясь. Когда он
в столовой зажег свечу, то увидал жену: она, одетая,
спала на кушетке
в гостиной, оскалив зубы, держась одной рукой за грудь, а другою за голову.
— Почему ты не ложишься
спать? — строго спросила Варвара, появляясь
в дверях со свечой
в руке и глядя на него из-под ладони. — Иди, пожалуйста! Стыдно сознаться, но я боюсь! Этот мальчик… Сын доктора какого-то… Он так стонал…
«
В какие глупые положения
попадаю», — подумал Самгин, оглядываясь. Бесшумно отворялись
двери, торопливо бегали белые фигуры сиделок, от стены исходил запах лекарств,
в стекла окна торкался ветер.
В коридор вышел из палаты Макаров, развязывая на ходу завязки халата, взглянул на Клима, задумчиво спросил...
Он чувствовал, что эти мысли отрезвляют и успокаивают его. Сцена с женою как будто определила не только отношения с нею, а и еще нечто, более важное. На дворе грохнуло, точно ящик
упал и разбился, Самгин вздрогнул, и
в то же время
в дверь кабинета дробно застучала Варвара, глухо говоря...
— Ждешь? — быстрым шепотком спрашивала она. — Милый! Я так и думала: наверно — ждет! Скорей, — идем ко мне. Рядом с тобой поселился какой-то противненький и, кажется, знакомый. Не
спит, сейчас высунулся
в дверь, — шептала она, увлекая его за собою; он шел и чувствовал, что странная, горьковато холодная радость растет
в нем.
Самгин, оглушенный, стоял на дрожащих ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще
падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из
дверей домов и становились
в полукруг; несколько человек стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно
падая куда-то, полузабытые картины: полиция загоняет московских студентов
в манеж, мужики и бабы срывают замок с
двери хлебного «магазина», вот поднимают колокол на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его
в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий стоит на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни», кричит ура.
Вышли
в коридор, остановились
в углу около большого шкафа, высоко
в стене было вырезано квадратное окно, из него на
двери шкафа
падал свет и отчетливо был слышен голос Ловцова...